Павлик Морозов [1978]
Шрифт:
— А-а-а…
Все остальное было, как в дыму. Она не видела и не слышала, как вынесли из леса тела убитых, как вели в сельсовет упирающегося Данилу, как Данила, заикаясь, бормотал что-то о Кулуканове, о деде…
Потом задыхающийся рыжебородый Василий Потупчик приволок в сельсовет бледного Кулуканова.
Одергивая дрожащими руками поддевку и презрительно глядя на Данилу и деда, Кулуканов проговорил в тишине:
— Не так сработали… Нужно было в болоте под колоду… тогда б и ворону костей не сыскать!
Глава XI
У
Шел снег, заметая лес и деревню.
Ветер стучал калиткой, шипел в трубе. Татьяна не слышала его. Металась в постели, и губы шептали в бреду:
— Дети… Паша… Федя…
У постели по очереди дежурили соседки, ухаживали за Романом. В избе было тепло, пахло лекарствами.
Как-то Татьяна открыла глаза. Над ней кто-то заботливо склонялся, укутывал одеялом. Она слабо отстранила его, спросила:
— Какой месяц?
— Декабрь.
Она приподняла голову:
— А что… сделали тем?
— Их больше нет…
Татьяна встала, прошла по избе. Роман спал, посапывая.
Она подошла к окну, за которым голубел в сумерках снег. Наискось от окна стоит высокий дом с резными воротами. Там жил Кулуканов. Татьяна всматривалась недвижными глазами в красную вывеску над воротами, разбирала по слогам: «Правление колхоза имени братьев Морозовых».
Глаза заволокло темнотой; не вскрикнув, она тяжело упала на пол.
Скоро ей стало лучше. И однажды в яркий морозный день к ней пришли школьники. Они входили в избу, окруженные холодом и паром, тихие и торжественные. Среди них стояла учительница, молоденькая, ласковая, взволнованная.
Яков и Мотя приблизились к матери. Глотнув воздуху, Яков проговорил тихо:
— Тетя Таня… мы… мы… это самое…
Больше он ничего не сказал.
Потом заговорила Зоя Александровна. Торопясь и сбиваясь, учительница рассказывала о том, что дорогое имя пионера Павлика Морозова стало известно всей стране, что она, мать, не осталась забытой в своем горе и правительство назначило ей пожизненную персональную пенсию. И что ей предлагают поселиться в солнечном Крыму, у Черного моря, чтобы поправить свое здоровье.
Мать не слышала ее слов. Она смотрела в озабоченные и родные лица всех этих молчавших ребят, и ей вдруг жгуче захотелось прижать их всех к своему сердцу.
Учительница, волнуясь, говорила о гордости за Татьяну, за всю Герасимовку, в которой вырос такой отважный мальчик, о том, что миллионы советских ребят будут всегда стремиться быть такими же честными и преданными сынами Родины.
Мать машинально повторила это слово:
— Сынами…
Она вдруг горячо задышала, подошла к ним, протягивая дрожащие руки.
— Ребятишки… родные мои…
Глава XII
ПИСЬМО С ФРОНТА
Домик стоит на горе, окруженный зелеными кипарисами. Высокие, тонкие и стройные, они поднялись вокруг домика, словно безмолвные и торжественные
Из окна между кипарисами видно синее море. На его бескрайнем просторе вспыхивают и гаснут язычками белого пламени вспененные волны. Шум прибоя слабо доносится в открытую форточку.
У окна стоит седая женщина. В руке у нее — только что полученное письмо. Не распечатывая его, она долго и взволнованно смотрит на голубой конверт, будто силясь увидеть того, кем написаны слова этого адреса: «Крым, Алупка, Севастопольская улица, № 4, Татьяне Семеновне Морозовой».
Наконец она вскрывает конверт:
«25 октября 1944 года. Восточная Пруссия.
Родная! Сегодня после боя получил весточку от тебя. Как хорошо, что ты, моя старенькая, снова вернулась в освобожденный Крым, к морю, к солнцу! Боюсь только, что ты будешь тосковать там одна без меня, без герасимовских друзей. Но ведь теперь мы скоро будем снова вместе. Ведь победа наша совсем, совсем близка!
Дорогая, любимая мама! Свершилось!
Наша армия идет по земле врага. Мы шли через море слез и горя, освобождая родную советскую землю. И мы пришли сюда.
Как мы рвались вперед!
Сегодня на рассвете мы под огнем форсировали одну реку.
Сначала на вражеский берег перебралась группа автоматчиков. Она закрепилась на маленьком участке. Чтобы умножить ее силы, нужно было переправить артиллерию.
И тогда я, как командир небольшого орудия, попросил разрешения переправиться первым. Мы погрузили нашу пушку и запас снарядов на понтон и стали грести.
Посреди реки нас обнаружили немцы и открыли огонь.
От взрывов вода кругом поднималась столбами и падала на нас. Я крикнул своим ребятам, чтобы они на всякий случай разделились, если придется вплавь добираться до суши.
Когда до берега осталось несколько метров, осколком снаряда пробило понтон.
Андрей Чубарь — тот самый высокий, плечистый украинец, о котором я тебе уже писал раньше, — первый прыгнул в ледяную воду, несмотря на то, что был ранен в ногу. К счастью, это было неглубокое место, и он сумел плечом поддержать понтон. Мы на руках вынесли пушку и оборудовали огневую позицию.
Скоро к месту переправы двинулись фашистские танки. Мы били по ним с расстояния 200 метров, и почти ни один наш снаряд не пропал зря. В этом бою мой расчет уничтожил пять фашистских танков.
Еще мне хочется рассказать тебе об одном случае, который так взволновал меня сегодня.
Андрей Чубарь в моем расчете недавно, и поэтому он не знал, что я — брат Паши. И вот, перевязывая час назад рану Андрея, я обнаружил в его сапоге, между стопкой писем и документов, аккуратно вырезанный из старой газеты портрет Паши. Это было так неожиданно, что я даже вздрогнул.
„Зачем ты носишь этот снимок?“ — спросил я.
Он помолчал и проговорил:
„Ты, товарищ старший сержант, был пионером?“