Павлов
Шрифт:
«Прорвавшейся страстью дышит период, недаром названный эпохой Возрождения, период начала свободного художества и свободной исследовательской мысли в новейшей истории человечества. Приобщение к этой страсти всегда останется могучим толчком для теперешней художественной и исследовательской работы. Вот почему художественные и научные произведения этого периода должны быть постоянно перед глазами теперешних поколений и, что касается науки, в доступной для широкого пользования форме, т. е. на родном языке. Этим вполне оправдывается появление на русском языке труда Андрея Везалия под названием «О строении человеческого
Эти взволнованные слова принадлежат восьмидесятишестилетнему старику и написаны за месяц до смерти.
Пытаясь вникнуть в смысл науки и искусства, осознать духовную ценность знаний и творчества людей, Павлов не скрывает своих симпатий к художникам, явно к ним благоволит, скромно оценивая собственную роль и вообще роль мыслителя в науке.
Безгранична его любовь к физиологии.
– Всякий образованный человек, – говорил он, – незнакомый еще с биологией, повидав обыкновенный, сколько-нибудь старательно обставленный курс демонстративной физиологии животных, будет повергнут в крайнее изумление той властью, которая обнаружится перед ним в руках современного физиолога над сложным организмом животного. Изумление это еще больше возрастет, когда он заметит, что эта власть – дело не тысячелетий или столетий, а только десятков лет… Перед мировой физиологической наукой стоят очень большие задачи. Человек – высший продукт земной природы, сложнейшая и тончайшая система. Но для того, чтобы наслаждаться сокровищами мира, человек должен быть здоровым, сильным и умым. Физиолог обязан научить людей не только тому, как правильно, то есть полезно, приятно, работать, отдыхать, питаться и так далее, но и как правильно думать, чувствовать и желать…
Ничего не упускайте, – настаивал он, – даже случайных явлений, не имеющих подчас прямого отношения к делу. Это залог новых открытий и успехов. Факты – непоколебимая, прочная истина. Нет языка более красноречивого, чем факты… Вверх глядеть – шапка свалится… Слова так и остаются пустым звуком.
Факты у него делились на «простые» и на особенно желанные – «ручные», легко воспроизводимые волей экспериментатора… К фактам, которые противоречат представлениям, установившимся в лаборатории, он отнесется осторожно. После многих месяцев трудной работы не остановится перед тем, чтобы вдруг объявить:
– Надо бросать, ничего не выйдет, факты выпирают.
– То есть как выпирают?
– Очень просто, не укладываются. В методике что-то неладно. Надо заново все начинать.
Ему очень трудно, невероятно тяжко отказаться от заключений, возникших из исследований, но что делать, приходится. Он несколько дней будет ходить озабоченный, пока счастливое предположение не укажет выхода из тупика.
Случилось, что в работе наступила заминка. Вначале как будто по неважному поводу, затем препятствие выросло и встало на пути, как скала… Факты жестоко напирали, нельзя было им не уступить.
Пока в лаборатории изучали процессы пищеварения и деятельность желез, столь близкие сердцу физиолога, все было просто и ясно. Никаких произвольных допущений, догадок и сомнений, – на первом месте эксперимент и факт. Но вот ученый обращается как-то к сотрудникам. У него некоторые затруднения, хорошо бы послушать, что скажут они.
Всякому известно, что эта «плёвая желёзка» раздражается и слюноточит не только от прикосновения пищи к слизистой
Сотрудники переглянулись, любой из них ответит на этот вопрос.
– Собаке хочется есть. Ей нравится пища. Она предвкушает удовольствие от еды.
– Прекрасно, – соглашается ученый, – я кладу перед собакой сухой хлеб, закуска не очень важная. Обратите внимание, она едва поворачивает голову к угощению, а слюна у нее обильно течет. Покажем ей мясо. Какая перемена, бедняжка выведена из себя, она рвется из станка, щелкает зубами, а слюны почти нет. Как позволите это понять?
Они бы не прочь ответить ему, но все молчат, не надо спешить, до выводов еще далеко.
– Нуте-с, – продолжает он, – двинем не спеша дальше. Чем богата наша слюна? Муцином, скажете? Верно. Без смазочного материала пища не проскользнет в пищевод. Но заметьте, h\b\ вливаем собаке в рот соляную кислоту, и слюна ручьем бежит в склянку. Скажете, ей понравилось? Или она предвкушает удовольствие? Кислоту глотать никому не понравится, и муцина поэтому в слюне мало, одна вода. Оно и понятно: чтобы снять эту пакость, надо воды, и поубольше. Хозяйственная желёзка, нечего сказать…
Итак, сухая еда гонит много слюны, влажная – мало, на кислоту идет слюна одного сорта, на мясной порошок – другого. И механика как будто простая: психическая реакция животного возбуждает деятельность желез. Что же, хорошо, с одной стороны – психика, а с другой – железа. С железой мы управимся, выведем проток ее наружу, иссечем и так и этак, заставим работать. А вот с психической штукой что делать? Как ее анализировать? Каким путем изучать? Иначе ведь нам вовек не узнать, как это сама пища на расстоянии действует.
Ученый стоял перед сотрудниками с широко разведенными руками и выражением глубокого недоумения на лице. Самый искусный артист остановился бы в восхищении перед таким непосредственным выражением человеческого чувства.
– В нашем распоряжении, – осторожно заметил молодой сотрудник, психиатр по образованию, – имеются методы психологии. Собака довольно живо выражает свои чувства.
Ученый рад и этому совету, мало сказать рад – счастлив. Он приказывает ввести собак. И здесь начинается нечто такое, что известно среди детей младшего возраста как игра в загадочные картинки. Шеф производит те или иные манипуляции с собакой, а ученики по ее внешнему виду истолковывают сокровенный смысл поведения.
Объектом обсуждения были: собачий лай в его различных интонациях – от ворчливого* хрипа до надрывного завывания; хвост в его многообразных состояниях – поджимания, виляния, стояния торчком и маятникообразного раскачивания. Много говорили о значении собачьего приседания, о выражении глаз чувствительного кобеля, о меланхолической грусти стареющего пса и о сложных движениях ушей, исполненных глубокого психологического смысла… Давно уж так не смеялись в физиологическом отделении Императорского института экспериментальной медицины. В вилянии хвоста одни усматривали искреннее признание своей вины, другие, наоборот, плутовскую хитрость, рассчитанную на то, чтобы разжалобить человека. Попытка объяснить собачьи повадки их сходством с поведением человека разделила сотрудников на два непримиримых лагеря.