Павлов
Шрифт:
С этой точностью его приходов и уходов, всего уклада труда и жизни перекликается точность его экспериментов. Страшное недоверие к каждому выводу, к малейшей нечеткости преследует его.
— Я, к сожалению, от природы, — говорил он, — награжден двумя качествами. Может быть, оба хороши, но одно для меня очень тягостно. С одной стороны, я работе отдаюсь с большой страстью, а с другой — меня постоянно сомнения грызут… Благодаря моим сотрудникам, нашей общей работе и массе собранных фактов зверь сомнения порядком укрощен. Ныне, спустя двадцать пять лет исследования, я надеюсь, что этот зверь отступится
О проверенных вещах, многократно доказанных, он все еще говорит неуверенно:
— Вот этот новый факт как будто, мне кажется, оправдывает нас. Вряд ли мы сильно ошибаемся…
Об ошибках не может быть речи, ни один из серьезных трудов лабораторий никогда не был нигде опровергнут. Законченная работа должна раньше отлежаться год или два, прежде чем ученый ее пустит в печать.
Он боится ошибок, небрежности никому не прощает. Ему не стоит труда поссориться с ассистентом из-за малейшей провинности. Это может случиться внезапно, как будто даже из-за мелочи. Он подсядет к одному из сотрудников и станет выкладывать ему свои планы, смеяться над собой и над другими. Неожиданно разговор оборвется, ученый сурово нахмурится: увлеченный разговором помощник не занес в протокол наблюдения или капля сока из фистулы упала мимо трубки.
— Чорт знает что такое! Покажите тетрадь. Сколько сока получено за четверть часа? Отвечайте!
Между записью и ответом сотрудника, как назло, расхождение.
— Так-то вы обходитесь с фактами! Ну да, оно и понятно, где нет внимания, там нет и фактов. Не тетрадь, а станционная книга! Ничего не понимаю. Ничего абсолютно!..
Его память удивительна, он помнит, чем занят каждый сотрудник, его успехи, неудачи, ошибки.
— Вы в прошлую среду ставили опыты на угашение рефлекса. Чего вы добились?
Экспериментатор забыл.
В таком случае ему Павлов расскажет; он все помнит до мелочей.
— Ваша собака вдруг заболела. Что с ней?
Он может назвать ее имя, знает, что именно случилось…
С каждой трудностью растет его суровость к себе и к другим. За томительным размышлением следуют долгие часы и дни наблюдений. Толпы загадок, дразнящих, упрямых вопросов, и он, осажденный, бьется над ними, ищет ответа. Как будто все ясно, загадки уже нет, факты развеяли ее. Увы, до победы далеко, на горизонте уже маячит новая трудность, другая и третья. Он пожимает плечами и, озабоченный, уходит к станку:
— Надо еще посидеть у собаки. Я, должно быть мало работал. Сложное берется только по частям, оно. захватывается лишь постепенно.
И сидит неподвижно, напряженно считая капли слюны.
И в такие минуты и в более трудные он находит для себя утешение:
— Как приятно зато, что такая сложность, как высшая нервная деятельность, поддается физиологическому анализу.
— Не надо жалеть усердия и внимания, — все делать возможно лучше и надеяться… Так веселей, приятней и полезней. В этом основа нашего прогресса.
И так тяжел этот труд, так мучительны иные минуты, что и у него не всегда хватает сил.
Его сотрудник после множества опытов в течение месяцев и лет стоит у преддверья большого успеха. Его открытие поможет другим, даст новое толкование многим явлениям. Еще один эксперимент, и открытие войдет в науку.
Решающий опыт проведен, ничто не упущено, и тем страшнее сознаться в провале. То, что принималось как закономерность, оказалось лишь исключением. Труды и надежды не оправдались. Ассистент — пожилой человек с многолетним врачебным опытом — не может удержаться от слез. Чуть не плачет и взволнованный Павлов.
— Ошибаться не стыдно, — говорит он сотруднику, — Сколько раз я отчаянно ошибался! Вот я и каюсь. Не ошибается тот, кто не думает.
Работа пожирает людей, нужны новые и новые подвижники, отважные, терпеливые, способные годами ждать и надеяться. Они приходят отовсюду, со всей страны, чтобы приковать себя к станку. Их влекут сюда новшества, обаяние и сила учителя. Одни приносят идею, взращенную тайно, в тиши, иные находят ее здесь. И те и другие связывают свою жизнь с «рефлексами», с делами славного Павлова.
Они благоговеют перед ним, он их пророк и судья, его слово для них нерушимо, веление свято.
— Старайтесь, не покладайте рук, — увещевает он их, — и все превозможете. Все в энергии. Все разберет ум человеческий!
Надо их видеть, когда ученый излагает им новую идею. Он сидит рядом, его руки расставлены, в глазах недоумение. Морщины на лбу непрерывно меняют свои очертания. Слова его отрывисты, никто еще не знает, в чем дело, ему самому не все еще ясно. Но вот блеснули глаза, быстро-быстро запрыгали руки, ученый смеется, — это будет превосходная штука!
— Вы, кажется, уже работали в этой области?
Он не делает секретов из идеи и уступает ее тут же помощнику. Счастливцу завидуют, кое-кто непрочь ее отбить у него.
— Иван Петрович, позвольте и мне этим делом заняться.
Пожалуйста, ему все равно, пусть пробуют двое…
И. П. Павлов с группой сотрудников (второй слева — П. К. Анохин).
Столь значительно влияние ученого на всякого, кто с ним работал, что давний сотрудник — профессор Минковский — спустя много лет после того, как расстался с ученым, восхищенно вспоминает о нем: «Общение с этим неустрашимым борцом, который смело приступает, к самым трудным проблемам, а затем уже от них не отступает, пока природа не ответит ему на заданные ей вопросы, и при этом постоянно делится с сотрудниками своими бьющими ключом научными мыслями, стало для меня источником любви к экспериментальной работе, и вера в нее, как в могущественное средство естественнонаучного исследования, с тех пор меня не покидала…»
Упорная, напряженная жизнь, но как много у него еще сил, сколько энергии! Шестидесяти лет он недюжинный гимнаст, деятельный член гимнастического общества врачей. Его страстность и тут не знает пределов. Чего он только не выдумывает, чтоб укрепить это общество, привлечь новых членов! Почтенный академик, нобелевский лауреат составляет «табель о рангах», сочиняет шуточные звания. «Столбы» — краса и гордость гимнастического общества, к ним принадлежит и он, они исправно посещают занятия, не то что «подпорки», склонные к пропускам, или «филозопы», значащиеся только в списках.