Пазл-мазл. Записки гроссмейстера
Шрифт:
Женщины хотели вышить могендовид болгарским крестом, как петухов на рушнике, но Шломо Шабельник отнял у них флаг: «Вам только пуговицы к кальсонам пришивать, а тут нужен закройщик из Лодзи».
Почему не из Парижа? Но этому Шабельнику лишь бы ляпнуть. Злой был человек. Зато хорошо знал французский: в Первую мировую служил в русском экспедиционном корпусе каптенармусом, и у нас был в таком же звании – заведовал складом кальсон, рубах, портянок, а жена его – верховодила кладовкой для женщин. Точно не знаю, но, кажется, у нее одной был лифчик. Когда она развешивала его после стирки, женщины специально ходили на женскую вещь смотреть. А когда ночью его украли...
Ох, она и голосила, когда лишилась лифчика! Ходила к Ихлу-Михлу, чтоб обыскали всех женщин. К ребе Наумчику, чтоб он наслал проклятья на бессовестную воровку. И смех и грех. Короче говоря, у каждого свое знамя.
Шабельник и стал закройщиком нашего знамени, хотя портных у нас были десятки. Куличник хранил знамя в штабном блиндаже, гвоздями прибил к бревенчатой стене. А когда прятались по болотам, знамя держал при себе, никому не доверял, даже стирать не велел.
Все мы тогда были жадные до еды, всем хотелось есть. Но все-таки стыдились смотреть в рот жующему. А Шабельник уставится трахомными зенками – и стоит. Или свернешь самокрутку, а он носом своим так дым твой себя в ноздри заглатывает. И своровать мог. Били его, судили. А прогнать куда? В каптерке-то у него ни одной портянки не пропало. Крал только курево и съедобное.
До войны я не раз бывал в Борисове. Это Минская область, райцентр. Синагог там было что-то очень много. Оттуда был реб Шмуэл Александров, бобруйский раввин, чуть не оторвавший мне ухо. А дядя Соломон почему-то считал его гением.
А вот маршал Удино сделал там гениальный ход, когда французы отступали из России. Под Борисовом французы оказались в окружении, Наполеону грозил плен. Что делать?
Удино зовет к себе десять самых уважаемых борисовских евреев на совет: где самый удобный брод через Березину южнее Борисова? Ему указывают. Маршал отпускает семерых, веля соблюдать строжайшую тайну, а троих евреев оставляет при себе как проводников или заложников, точно не знаю.
Что делают семеро смелых наших? Из себя выбирают троих, чтоб скорей известить адмирала Чичагова, командующего русской армией, о месте, где французы будут форсировать Березину.
Чичагов спешно перебрасывает армию на юг. А Наполеон переправляется севернее Борисова и благополучно выбирается из окружения.
Удино прекрасно понимал: хочешь, чтоб о твоей тайне узнал противник, доверь ее евреям. Конечно, адмирал приказал повесить гонцов: Мойше Энгельгарда, Лейбу Бенинсона и Боруха Гумпера. А Игумкера, еврейского Сусанина, расстреляли французы – он отказался быть им проводником, это еще когда они только наступали на Россию.
Зачем все эти фамилии? Не знаю зачем. А чтоб уж окончательно сбить с толку того, кто прочтет мою писанину, приведу еще показатели: в 1897 году по переписи в Борисове насчитывалось 7 722 еврея (из общего населения 15 063), из них 2 200 портных. Как хотите, но такую цифру нельзя не привести.
Шить и кроить – самое еврейское дело. И, замечу, самое мирное. Но и между мастерами иголки и нитки случаются потасовки, даже настоящие войны. Как в Праге между портняжками –
Был такой Авраам Мандель из Протеева, торговал поношенным, перекраивал мундиры в цивильное платье. Его сын Моше открыл свой магазин. А внук Меер построил первую в Европе швейную фабрику и обшивал всю турецкую армию и еще несколько армий поменьше. В Протееве и сейчас фаб рика пошива одежды. Не удивлюсь, если фамилия ее владельца – Мандель.
Шломо Шабельник, конечно, не Мандель, но это смотря чем мерить. С ним вот что случилось...
Гебитскомиссаром Борисова назначили Фридриха-Георга фон Зауэрбаха, ненавидевшего поляков не меньше чем нас: «По моему мнению, не будет никакой пользы, если еврейская вошь будет удалена из немецкого меха, а польская останется».
И вот матерый фашист приказывает, как маршал Удино, доставить в свою резиденцию «еврейскую вошь» – и правда вшивого доходягу из гетто. Наверное, Шабельника все-таки отмыли, переодели, возможно, даже накормили, прежде чем он предстал перед гебитскомиссаром.
Фон Зауэрбах сидит за громадным столом. Перед ним – шашки.
Кстати, одно из преданий гласит, что шашки придумал герой Троянской войны Паламед. Наверное, когда вместе с Одиссеем и другими хитроумными греками коротал ночь в троянском коне. Самое место и время.
А у римлян шашки назывались «латрункули» (от лат. latro – солдат), игра считалась военной, так как напоминала сражение.
Вот и гебитскомиссару приспичило сразиться с достойным противником. Он же был чемпионом Баварии в тридцатые годы. А шашки – такая зараза! Не знаю, как немец разнюхал про шашиста Шабельника.
Кроме охранника-эсэсовца в кабинете два штатских – переводчик и международный арбитр, голландец Пауль Ван-Моос, специально доставленный из Гааги в Борисов. Матч ведь международный, можно сказать, даже межрасовый.
Условия простые: Шабельник выигрывает партию – выигрывает свою жизнь. Еще одна победа – спасает еще одну еврейскую жизнь, по своему выбору. Проигрывает – ничего не поделаешь, не повезло. Verstehen Sie? И без перевода понятно. Ничья – значит ничья. Пол-очка. Но не полжизни.
Гебитскомиссар фон Зауэрбах и чемпион спортивного общества «Унион» 1916 года Шломо Шабельник сыграли десять партий. Результат 1:8 (две ничьих) – ясно, в чью пользу.
Ван-Мооса я увидел, когда встречал Бобби Фишера с его сумасшедшей мамочкой в самый первый его приезд в Москву. Фишер, конечно, гений. Все остальное не важно.
Шабельник выиграл в шашки свою семью. Но в лесу он не играл. Другие бились азартно, реб Наумчик даже стал чемпионом отряда. А мы с Шабельником судили. Все как положено. Только без шахматных часов.
А у меня один вопрос вертелся спросить: правда, что он встречался с Сергеем Андреевичем Воронцовым, первым чемпионом России?
Шабельник пожал плечами:
– Не с самим же собой Воронцов играл.
И замолчал. Как хочешь, так и понимай. Но я предполагал такой поворот разговора. Положил на ладонь сигарету и кусочек постного сахара. Второй ладонью накрыл призы.