Пчела в цвете граната
Шрифт:
Чуть позже приехал брат Александр, о Вале не сказал ни слова, избегал говорить с Асей на эту тему. После женитьбы его манера вести себя с сестрой изменилась. При встречах появилась небрежность и даже презрительность. Чувствовалось влияние жены, её талант не скрывать отвращения. С появлением нового человека в семье установились странные отношения, непонятные для Аси. Родители, безумно любящие сына, в угоду ему позволяли Вале выражать своё надменное и гордое высокомерие. Её стараниями всё хорошее сверхъестественно переворачивалось в плохое и обрушивалось на головы мамы и отца. Ей было наплевать, что они при этом
Семейная жизнь, конечно, на взгляд Аси, штука непонятная. Вот наблюдаешь за родителями: оба ссутуленные, позеленевшие от работы, словно присыпанные горчицей. После Вали на пару без слов остограмятся валидольчиком – и вот… вновь идиллия! Послушаешь, так на словах всё вроде шито-крыто, мать отцу булочки печёт, отец ей сапоги от грязи отмывает. На их фоне семейная жизнь брата казалась паршивой, орали на всю квартиру: она ему жизнь испортила, он ей судьбу сломал. После такого диалога девичий мозг сопротивлялся замужеству.
Интересная штука. Когда в классе на переменах поднималась тема замужества, среди девчонок начинался галдёж. Замуж?! За человека, который со временем превратится в рухлядь? Ха! Я-то не превращусь. Говорят, на Западе изобрели волшебные кремы. Чёрточку по коже проведёшь – и все блага косметологической цивилизации на лице. Что? Да… Видела. Да мне абсолютно всё равно, что ты мне не веришь. Я вчера у подруги моей сестры импортный шарфик мерила, так его розовый цвет отразился на лице. Мэрилин Монро! Когда буду выходить замуж, мужу скажу, что хочу носить, где жить и на чём ездить. Фамилию оставлю свою или сделаю двойную, его-мою или наоборот, сначала мою, а через тире его.
Девчонок эти темы забавляли, а Ася в этот момент себя презирала, ни о чём таком не размышляла, не смела. О замужестве думала как о далёком и непонятном будущем. Просто училась с теми девчонками с первого класса, знала как облупленных, знала, что врут чужими словами, и всё это до чёртиков надоедало. Это как в большой семье – любовь любовью, а скандалы по расписанию.
– Валя чай приготовила, сказала, что ты психанула, наорала и сорвалась, – сказал брат, а у самого лицо странное, будто осторожно трогает опасную тему. Как повязку снимает со свежей раны.
«Бога ради, замолчи! Честное слово!»
И обязательно в этот момент находилось мудрое слово родственницы, попавшей под обаяние племянника.
– Сразу видать – отцовский сын, – благосклонно замечала тётя Аня.
Ася не поняла, зачем это сказано.
Александр кивал, опасная тема пройдена. Полдела сделано, гнев жены передан, теперь надо проявить участие в судьбе сестрёнки.
– И ты папина дочка, – улыбалась тётка Асе, с материнской лаской вороша её пушистые волосы.
– Вылитая, – убеждённо подхватывал Александр. В сердце Аси маленькой точкой вспыхивала тонкая, сладкая грусть.
Когда нужные слова сказаны и брат наконец спокоен, накормлен и припудрен лаской, он начинает говорить бесцветным, ровным голосом, что у него есть друг – они вместе ходили на рыбалку – и он по великому блату возьмёт Асю в свой цех, где работает начальником… «Водителем погрузчика?.. Но я не умею!..» – «Там трёхмесячные курсы… помогут… если не получится, устрою на конвейер… Согласна?»
Цех! Завод! Конвейер! – с этими словами возникали иллюзии взрослости.
Как можно предлагать завод? Она же собиралась в фармацевтический институт. Студенческий билет, белый халат, шкафы с таблетками…
Ася сидела за столом и вяло выкладывала из печенья египетскую пирамидку.
– Получишь квартиру. Вот тётя Аня за два года получила, – продолжал брат. – Приехала, шесть месяцев работала дворником.
Мощный довод. Родители обзавелись благоустроенными метрами, когда отцу было больше пятидесяти и он тридцать лет ходил в профком с бутылкой конька и уточнял, когда будет распределение. До этого они жили в бараке с длинным коридором, с каменной печью на общей кухне и туалетом на ветру. Отец приходил вечером с работы, и, пока разжигал холодную печь углём, все конфорки моментально заполнялись соседскими кастрюльками. После растопки, к неудовольствию соседей, приходилось расчищать место для собственной сковородки. До барака родители снимали угол в доме на горе. Хозяйка, древняя бабка, плату брала водой и углём. Мать с ужасом вспоминала: «Пока ведро угля допрёшь до верхотуры – десять раз родишь!» Так два раза беременность и сбросила. Брата выносила, родила семимесячным – кило шестьсот. Думала, не выдюжит. Ничего, оклемался.
Бабка его в голенище валенка сунула, на печку положила, только голова торчала да рот открывался, полгода козьим молоком отпаивала, пока вес не набрал и в норму не пришёл. У матери то ли от работы на военном заводе, то ли от голода, то ли от тяжёлой работы грудь совсем сухая была, две капли молока, да и то вперемешку со слезами. Когда Ася родилась, родители самовольно заняли свободную комнату в бараке. Скандал был грандиозный, но отец отвоевал семейное пространство. Говорят, стоял в дверях с ножом. Этому Ася не верила, не могла представить тихого отца в такой ситуации.
В тот вечер до изнеможения пили чай, и весь водопровод работал на них. После чая придумали жарить рыбу, которую занёс сосед. В газету были завёрнуты два чёрных, с огромными головами ротана. Асе давно уже хотелось спать, она устала от насыщенного дня. Когда на сковороде зашипело масло и квартиру наполнил аромат жареной рыбы, Ася взяла себя в руки, но едва рыба была разложена по тарелкам, как Ася уже дрыхла за столом, откинув голову на спинку дивана и открыв рот. Её разбудили. Она скользнула по всем невидящим взглядом, прикрыла глаза, но в следующую секунду память вдруг огрела её раскатом грома, напомнив, что она в гостях.
Позолоченные жаркой куски рыбы аппетитно лежали на тарелке с розовыми васильками на ободе. Ася чуть не заревела в голос. Дома были такие же тарелки с розовыми васильками. Вся страна была завалена розовыми васильками. От перемены места жительства тарелки не менялись.
Ася уставилась в телевизор. Шла передача на татарском языке. О чём говорили, было непонятно. Ася думала о своём. Остаться в Челнах – вроде как официально признать, что в фармацевтический институт не поступает. Тогда куда? На завод? Всю жизнь ходить в спецовке, пропадать за проходной? И каждый новый день, каждое новое событие будет всё больше и больше разделять её с родителями.