Пчела в цвете граната
Шрифт:
– Я пойду, меня уже, наверное, отец потерял.
– Руку дай?
Ася с сомнением протянула руку, почувствовала прохладу и жёсткость старости. Баба Шура сжала Асины пальцы.
– За лекарство спасибо. Загадай желание. Выполню.
«Мужа хорошего», – с лёгким замиранием сердца подумала Ася. Тут же отругала себя за нелепость. Могла бы додуматься до чего-то более оригинального.
– Что ж это у тебя в башке творится! – возбудилась баба Шура, словно услышала Асины мысли. – Впервые такое желание слышу.
– Извините! – глухо проговорила Ася. – Мне… уже нужно идти.
Поднялась и пошла.
Резкий окрик, остервенелая ругань – и вот уже старушка обогнала Асю, трепеща на ветру широкой серой юбкой, болезненно ступая кривыми пальцами.
– Подумай! Я не каждый раз предлагаю.
И Ася сказала негромко, но на этот раз очень твёрдо:
– А мне нравится моё желание, – и почувствовала себя влюблённой, а так как рядом не было прекрасного принца, то она заменила его радостью жизни. Она всем телом почувствовала, как за этим непродуваемым красным плащом, за этой влажной юбкой, за этим жарким днём таится бездна нежности. Ася глянула на старушку и вдруг заулыбалась ещё светлее.
И тогда старушка поняла, что желание, пожалуй, уже работает, остановилась, вся как-то засветилась тихим светом, преобразилась, заискрилась так счастливо и глупенько, словно ей только что предложили выйти замуж, а она абсолютно не была к этому готова.
Ася шла к вокзалу, а улица неожиданно расступилась, перестала казаться серой длинной линией и окружила девушку, чтобы подарить ей разные песни: «Красная стрела…», «Миллион, миллион алых роз…».
Глава 2
Железнодорожный вокзал был виден издалека: со старинными высокими окнами и невысокими переплётами, вытянутыми в длину. Через дорогу от него уныло громоздился Речной.
– Чего так долго? Я уже два раза очередь в кассу занимал.
Если кто думает, что стояние в очереди для отца являлось испытанием, так это неправда: отец обладал завидным терпением. Он мог бесконечно простаивать в любой очереди, словно это было для него спортом. Мать оставляла его в самом нескончаемом хвосте, а сама бежала вперёд, чтобы узнать, «что дают». Если товар был интересен, то отец оставлялся в толпе бабушек, женщин и пары таких же бедолаг, как он. Это чтобы никто не посмел вскричать: «Вас тут не было!» Отец усердно держался, зная, что воскресный бюджет быстро иссякнет, жена угомонится и освободит его от повинности переминаться с одной ноги на другую среди пересудов, трёпа и сплетен. Мать являлась с полными сумками, курсировала вдоль очереди и принимала решение уйти. Теряя очередного «стояльщика», очередь возбуждённо оживала, долго выясняла, кто за кем стоял, кто ушёл, кто влез без очереди.
Ещё отец мог часами ходить по тайге в поисках пятисантиметровых красноголовиков. Других не брал, не видел их в принципе, потому что они приходились ему не по вкусу. Мать посмеивалась над такой причудой мужа и кропотливо тонким ножиком очищала жёсткие ножки, снимала с головок прилипшие хвойные иголки, жёлтые берёзовые листья. Заплутавших муравьёв выбрасывала в форточку, клопов давила пальцем. Затем надрезала ножку вдоль до самой шляпки, образуя четыре расхожих бруска. Варила на медленном огне, придирчиво по счёту добавляла соль – ни одной лишней крупинки, из расчета на каждый гриб по десять кристаллов. Такие засолки бережно хранились в летнем холодильнике под подоконником на кухне и выставлялись на стол для дорогих и важных гостей.
Очередь в железнодорожную кассу поражала своей разношёрстностью: тёти, дяди, дети. Разновозрастные, разнокалиберные, разнонациональные. Все толклись, суетились, шумели. Всем срочно надо! И именно на отходящий поезд до Москвы, а «выбросили» всего два билета. Очередь загудела, ульем окружила окошко кассы. Большая кассирша в белой блузке сидела пчеломаткой и созерцала свой народ. Наступил тот важный момент, ради которого она здесь работала: сейчас она будет решать судьбу бедолаги – в её власти определить, кому ехать, а кому ждать следующего состава, а это только в пять утра.
Кассирша сидела за стеклом и ни на какие уговоры, телеграммы и крики не откликалась. Одну руку она держала на телефоне, второй поправляла белый бант, который не висел, а лежал на полочке её груди. Вся очередь уже ненавидела этот бант, он раздражал своей белизной, ухоженностью, достатком, а вокруг пихались, дрались, бились, ругались и снова пихались… словом, отлично ладили!
Отец попытался пристроиться в хвост очереди. Но сейчас хвост расслоился на множество отростков и всё время шевелился и передвигался по нескончаемой тайной траектории.
– Кто крайний, кто последний? – приставал отец к людям. От него отмахивались, отмалчивались.
Наконец отец благородно отказался от затеи найти «крайнего» и позвал Асю на речной вокзал.
– Чёрт с ними! Пусть московский пройдёт, потом спокойнее станет. Там, на речном, говорят, и народу мало, и буфет неплохой. Я бы чайку попил. После можно стоять хоть до Нового года.
Ася с отцом приладились к столику на высокой ножке, неторопливо доедали хлеб и запивали тёплым чаем из стеклянных стаканов.
– Уважаемые пассажиры, – объявила диктор, – ракета Пермь – Набережные Челны отправляется через пятнадцать минут.
– Пап, а поехали в Челны, – улыбнулась Ася отцу.
Отец с характерным хлюпающе-журчащим шумом допил чай, будто он был не остывшим, а огненно-пылающим, из самовара. Отец продолжал молчать, а кругом открывались и вновь закрывались двери. От каждого хлопка Ася съёживалась, а отец крутил в руке стакан, словно удивлялся, почему он пуст. Пока он вернулся к буфету за вторым стаканом чая, за их столиком устроились две девушки в отчаянно коротких плиссированных юбках. Не сравнить, конечно, с Асиной. Сшила сама из ткани в мелкую клетку и, чтобы не злить родителей, ниже колена. Хорошо хоть под плащом не видать её старомодности и пятна.
Отец вернулся с чаем, немного потеснил девиц в сторону, невольно их прогнав. Короткие плиссированные юбки вспорхнули за соседний столик – к старичку. Тот довольно осклабился беззубой улыбкой и полностью погрузил кусок хлеба в стакан с мутной жижей. Девицы брезгливо от него отвернулись, а он достал размякший мякиш и бережно отправил его в рот. При этом он не переставал улыбаться, причмокивал, всасывал всё в горло. Челюсти его двигались: вверх-вниз, открыть-закрыть. То был виден белёсый гладкий язык, то нижняя губа доставала до кончика носа. Заметив брезгливый взгляд девиц, старик разошёлся и натянул нижнюю губу на нос. Девицы поперхнулись, тихо застонали, съёжились и отхлынули от его столика.