Печали американца
Шрифт:
Когда бабушка расходилась, отец застывал, дед продолжал молчать, мама пробовала обратить все в шутку или отвлечь свекровь разговором, а мгновенно реагировавшая на малейшие перепады эмоционального климата Инга, у которой лицо искажалось от боли при одном только намеке на скандал, просто скисала на глазах. Любой резкий голос, раздраженный ответ, недовольное выражение лица, сказанное сгоряча слово вонзались в нее иголками, губы начинали кривиться, и глаза наполнялись слезами. Мне в такие минуты более всего хотелось, чтобы она перестала быть настолько тонкокожей.
Но если не считать бабушкиных вспышек, нам с сестрой ужасно нравилось это место, которое отец называл «у нас дома». Особенно хорошо здесь было летом, когда до линии горизонта расстилались бескрайние
Отцовский дневник представлял собой ежедневник, рассчитанный на пять лет, где на каждый день отводилась буквально пара строчек. Отец вел его с 1937 по 1940 год, и там же я нашел разрозненные записи, относящиеся к 1942-му. С 1937-го слог Ларса Давидсена претерпел колоссальные изменения, и, читая его записи той давней поры, я изрядно поломал голову над предложно-падежными мутациями.
Например, пару раз я наткнулся на выражение «на учебе». Мне понадобилось несколько минут, чтобы сообразить, что эта конструкция представляет собой вольный перевод норвежского var pa skolen. [7] Особенности отцовского синтаксиса во многом объяснялись кальками с языка, на котором говорили в семье.
7
Букв.: быть на школе (норв.),что значит «учиться в школе».
Скорее всего, дневник был рождественским подарком, а вести его он начал с 1 января 1937 года. Первые записи касаются прихода гостей и походов в гости.
На обед были Мазеры. Нейл тоже с ними. Днем случились младшие Якобсены, зашли просто. Сегодня к Брекке. В гостях у Баккетунов.
Про погоду:
Сегодня метель. Дует сильный ветер. Погода теплая и тает. Сегодня большой снегопад, перед домом намело на полтора метра.
Про зимние недуги:
Фредрик и Лотта не в школе, но Фредрик встал. Сегодня лежу из-за причины кашля.
Зоотехнические горести:
Ездили с папой к Кларенсу Брекке. У него беда, сдохли четыре скотины. Папа помогает Кларенсу обдирать седьмую корову. Из его скота в одну неделю померли телки 4, корова 1, бык 1 и еще теленок. Тарди померла, эта лошадь Якобсена. У Эмбера собаку переехало.
В записи от 28 января я нашел упоминание о Давиде:
Сегодня год, как папа ездил в город на опознание дяди Давида после извещения о смерти.
Весной
Поймал 6 сусликов. Поймал 4 сусликов. Поймано 7 сусликов целиком у Оттернесса.
Первого июня 1937 года он записывает:
Папа и Гарри поругались.
В записи от 3 июня впервые появляется какая-то новость из внешнего мира, лежащего за пределами окрестных ферм:
Весь день пахали и боронили. Король Эдуард и миссис Уоллис Симпсон. [8]
Пятнадцатого числа того же месяца — первое эмоциональное свидетельство:
Целый день окучивал картошку. Приехал Пит Брамвольд, чтоб я у него поработал, но никак. Обидно до соплей.
8
Имеется в виду отречение от престола 10 декабря 1936 г. короля Великобритании Эдуарда VIII, вызванное его решением жениться на дважды разведенной американке Уоллис Симпсон.
А 27 июня, за день до того, как неведомая Лиза написала отцу письмо, в его дневнике значится:
Папа уехал в город, Гарри посадили.
Какой еще Гарри? Инга, когда я у нее спросил, недоуменно пожала плечами. Может, написать дяде Фредрику и спросить его? Тетю Лотту спрашивать поздно, она в доме престарелых с болезнью Альцгеймера.
— Ой, мамочка, а дядя кто, великан? — выпалила при виде меня Эглантина.
Это были ее первые слова. Открыв дверь перед новыми жильцами, я мысленно похвалил себя за то, что при повторном взгляде на Миранду, когда здоровался с ней за руку, не упал как громом пораженный. У нее были фантастические глаза — огромные, миндалевидные, медового цвета, чуточку раскосые, словно в жилах кого-то из ее предков текла азиатская кровь, но более всего меня поразила их пристальность. Несколько мгновений она в упор смотрела на меня, потом перевела сей дивный взор на дочь и ответила:
— Нет, Эгги, дядя не великан. Он просто высокий.
Я наклонился к девочке и улыбнулся:
— Я хоть и великанского роста, но ты меня не бойся, я детей не ем.
В ответ улыбки не последовало. Эглантина, не мигая, разглядывала меня, потом прищурилась, словно взвешивала мои слова тщательнейшим образом. Сосредоточенное выражение ее лица заставило меня еще острее ощутить собственную громадность. Мой рост — метр девяносто пять, Ингин — метр восемьдесят два, отцу пары сантиметров не хватило до метра девяносто. Мама у нас — Дюймовочка, какие-то жалкие метр семьдесят пять. Все Давидсены, наша родня по отцовской линии, и Ноделанды по материнской были узкими в кости и высоченными. Не обошлось в нашей жизни без шуток про каланчу и дяденьку — достань воробышка, а также ни на чем не основанных баскетбольных надежд на феноменальные броски в прыжке, которые, разумеется, не оправдались. И не было на свете такого сиденья в кинотеатре, театре, самолете или вагоне метро, такого общественного туалета с такими унитазами и раковинами, такого отеля с такими диванами или креслами в холле, такого читального зала с такими письменными столами, которые были бы спроектированы в расчете на меня и мне подобных. Всю жизнь я страдаю, потому что живу в мире, который мне на несколько размеров мал, и отдыхаю душой и телом только дома, где сам подобрал высоту и столешницы, и навесных шкафов, чтобы они, как в сказке про трех медведей, «пришлись мне как раз впору».