Печальные тропики
Шрифт:
Мы видели, что сверхъестественный мир сам по себе двояк, поскольку он включает владения и жреца и колдуна. Этот последний — всемирный хозяин, во власти которого находятся как небеса, начиная с десятого неба (бороро верят в множественность расположенных друг над другом небес), так и самые глубины земли. Таким образом, силы, которыми он распоряжается и от которых он зависит, расположены по вертикальной оси, тогда как жрец, «Хозяин дороги душ», возглавляет горизонтальную ось, соединяющую восток с западом, где расположены две деревни мертвых. Однако многочисленные указания, которые свидетельствуют в пользу непреложного происхождения бари из тугаре, а «Хозяина дороги» — из чера, наводят на мысль, что разделение на половины также служит для выражения этой двойственности. Поразительно, что все мифы бороро представляют героев тугаре в качестве созидателей, творцов, а героев чера — как миротворцев и устроителей. Первые ответственны за существование воды, рек, рыб, растительности и изготовленных предметов; вторые же установили порядок в мире, избавили человечество от чудовищ и определили для каждого животного его пищу. Есть даже миф, в котором рассказывается, что некогда верховная власть принадлежала тугаре, но они отказались от нее в пользу чера, как если бы индейское мышление путем противопоставления половин также хотело выразить переход от разнузданной природы к упорядоченному обществу. Становится тогда понятным парадокс: «слабыми» называются чера — обладатели политической и религиозной власти, а «сильными» — тугаре. Эти последние стоят ближе к физической вселенной, а первые — к человеческому обществу, которое как-никак не более могущественно. Социальный порядок не в силах противостоять космической иерархии. Даже у бороро природу побеждают, лишь признавая ее власть. Впрочем, в социологической системе, как и у бороро, нет выбора: мужчина не может принадлежать к той же половине, что его отец и сын (поскольку он относится к половине своей матери), он оказывается родственным на одной половине только своему деду и своему внуку. Если чера хотят оправдать свою власть путем исключительного родства с героями-основателями, они тем самым соглашаются отдалиться от них, произведя дополнительный вычет одного поколения. По отношению к великим предкам они становятся «внуками», тогда как тугаре — это «сыновья».
Зачарованные логикой своей системы, не являются ли индейцы жертвой еще большей мистификации? В конце концов я не могу отделаться от чувства, что ослепительный метафизический котильон, на котором я только что присутствовал, сводится к довольно мрачному фарсу. Братство мужчин заявляет свое право представлять мертвых, чтобы у живых возникла иллюзия прихода душ. Женщины исключены из обрядов и введены в заблуждение относительно подлинной природы, безусловно, чтобы санкционировать раздел, который предоставляет мужчинам приоритет в деле гражданского состояния и местопребывания в мужском доме, в свершении таинств религии. Но действительная или предполагаемая легковерность женщин выполняет и психологическую функцию: придать в интересах обоих полов эмоциональное и интеллектуальное содержание этим марионеткам, ибо в противном случае люди дергали бы их за веревочки не с таким прилежанием. Ведь мы поддерживаем у детей веру в Деда Мороза не только для их обмана: их горячность согревает нас, помогает нам обманывать самих себя и верить — поскольку они в это верят, — что мир щедрости, ничего не требующий взамен, не так уж несовместим с действительностью. Моралисту общество бороро преподает урок. Пусть он послушает своих индейцев-информаторов. От них он узнает, как две половины деревни заставляют себя жить и дышать одна посредством другой, одна ради другой — обмениваясь женщинами, имуществом и услугами в ревностной заботе о взаимности; женя своих детей друг на друге, погребая обоюдно мертвых, будучи друг другу порукой, что жизнь вечна, мир готов прийти на помощь, а общество — справедливо. Чтобы удостоверить эти истины и поддерживать соплеменников в этих убеждениях, их мудрецы выработали грандиозную космологию; они вписали ее в план своих деревень и в распределение жилищ. Они поняли и осудили противоречия, на которые наталкивались, допуская противопоставление лишь для того, чтобы отрицать его в пользу другого, разрезая и рассекая группы, объединяя или сталкивая их, превращая всю социальную и духовную жизнь в герб, где симметрия и асимметрия уравновешивают друг друга наподобие искусных рисунков, которыми красотка кадиувеу, более смутно мучимая той же заботой, разрисовывает себе лицо. Но что из всего этого остается, что остается от половин, от контрполовин, родов, их подразделений перед лицом очевидности, которая, как нам кажется, вытекает из наших наблюдений? В обществе, усложненном как бы для забавы, каждый род разбит на три группы: высшую, низшую и среднюю. Главные предписания обязывают мужчину из высшей группы одной половины вступать в брак только с женщиной высшей группы другой половины; то же самое относится к средней и низшей группам. Это значит, что под покровом братских установлений общество деревни бороро сводится в конечном счете к трем группам, которые заключают браки только внутри себя. Три общества, не сознавая этого, всегда будут отличаться друг от друга и останутся изолированными, одинокими в своей гордыне, замаскированными даже в собственных глазах ложными установлениями — продуктами хитросплетений, смысл которых оно не сможет никогда понять. Напрасно бороро олицетворяют свою систему в обманчивом спектакле — им не больше других удалось опровергнуть ту истину, что представление об обществе, построенном на отношениях между живыми и мертвыми, сводится к усилиям скрыть, приукрасить или оправдать, в аспекте религиозного мышления, реальные отношения, которые существуют среди живых.
V. Намбиквара
Затерянный мир
Подготовка к этнографической экспедиции в Центральную Бразилию происходит на перекрестке парижских улиц Реомюр — Себа-стополь. Там обосновались оптовики по торговле швейными и модными товарами; именно там есть надежда найти изделия, способные удовлетворить взыскательный вкус индейцев.
Год спустя после моего посещения бороро были выполнены все условия, необходимые для того, чтобы представить меня этнографом: благословение профессоров, полученное задним числом, устройство выставки моих коллекций в одной из галерей предместья Сент-Оноре, чтение лекций и публикация статей. Я получил и достаточные фонды для проведения более широких начинаний. Прежде всего следовало экипироваться. По опыту моего трехмесячного знакомства с индейцами я мог судить об их требованиях, удивительно одинаковых на всем протяжении Южно-Американского континента. В одном из кварталов Парижа, который мне был столь же неведом, как и Амазония, я занимался поэтому странными упражнениями под взглядами чехословацких импортеров. Поскольку я был совершенно не сведущ в их деле, то не мог воспользоваться техническими терминами для уточнения своих нужд, а лишь прибегал к критериям индейцев. Я старался выбрать самый мелкий бисер для вышивки, так называемый рокай, лежавший тяжелыми клубками в ящиках с перегородками. Я пытался его грызть, испытывая на прочность, сосал, чтобы проверить, прокрашен ли он внутри и не полиняет ли при первом купании в реке. Я менял размеры партий бисера, подбирая его цвета в соответствии с индейскими канонами: сначала белый и черный, в равной пропорции, затем красный, гораздо меньше желтый и для очистки совести немного синего и зеленого, которые, вероятно, будут отвергнуты. Причины всех этих предпочтений легко понять. Изготовляя собственный бисер вручную, индейцы ценят его тем выше, чем он мельче, то есть требует больше труда и ловкости. В качестве сырья они используют черную кожицу пальмовых орехов, молочный перламутр речных раковин и добиваются эффекта путем чередования этих двух цветов. Как все люди, они ценят прежде всего то, что им известно, поэтому мой белый и черный бисер, по-видимому, будет иметь успех. Названия желтого и красного цветов нередко входят у них в одну языковую категорию, так как эта гамма красок получается ими из биксы, которая в зависимости от качества зерен, их зрелости колеблется между ярко-красным и желто-оранжевым цветами. Что касается красок холодного цвета — синего и зеленого, то они представлены в природе тленными растениями, чем и объясняется безразличие к ним индейцев, а также неточность значения слов, обозначающих эти оттенки: в разных языках синий цвет приравнивается либо к черному, либо к зеленому.
Швейные иглы должны быть достаточно толстыми для прочной нити, но не слишком, так как бисер мелкий. Что касается нити, то лучше всего, чтобы она была яркого цвета, предпочтительно красного, и сильно скручена, как бывает при ремесленном изготовлении. В общем-то я научился остерегаться хлама: благодаря знакомству с бороро я проникся глубоким уважением к индейским техническим навыкам. В условиях жизни вне цивилизации требуются прочные вещи. Чтобы не потерять доверия аборигенов — как бы ни казалось это парадоксально, — нужны изделия из самой закаленной стали, стеклянные бусы, прокрашенные не только снаружи, и нить, в которой бы не усомнился даже шорник английского двора.
Иногда эти требования своей экзотикой приводили в восторг столичных торговцев. У канала Сен-Мартен один фабрикант уступил мне по низкой цене большую партию рыболовных крючков. Целый год таскал я с собой по бруссе несколько килограммов никому не нужных крючков, которые оказались слишком малы для рыбы, достойной внимания амазонского рыбака. В конечном счете мне удалось отделаться от них на боливийской границе. Все эти товары должны были выполнять двойную функцию: с одной стороны, подарков и предметов обмена у индейцев, а с другой — средства моего обеспечения пропитанием и услугами в глухих уголках, где редко встретишь торговцев. Когда к концу экспедиции я исчерпал свои ресурсы, мне удалось продержаться еще несколько недель, открыв лавочку в поселке сборщиков каучука.
Я собирался провести целый год в бруссе и долго колебался в выборе цели исследования. Заботясь больше о том, чтобы понять Америку, нежели о том, чтобы глубже проникнуть в природу человека, я решил произвести нечто вроде разреза через этнографию и географию Бразилии и пересечь западную часть плато — от реки Куяба до реки Мадейра. Вплоть до недавнего времени этот район оставался в Бразилии самым неизученным. Паулисты в XVIII веке не отважились проникнуть дальше Куябы, обескураженные неприветливым видом местности и дикостью индейцев. В начале XX века полторы тысячи километров, отделяющие Куябу от Амазонки, были еще до такой степени недоступной зоной, что для переезда из города Куяба в города Манаус или Белен, лежащие на Амазонке, проще всего было проехать до Рио-де-Жанейро, а дальше продолжать путь на север по морю и по реке от ее устья. Лишь в 1907 году генерал (в то время полковник) Кандидо Мариано да Силва Рондон [65] принял меры для продвижения в эту зону. Восемь лет ушло на разведку и устройство телеграфной линии стратегического значения, которая через Куябу соединила федеральною столицу с пограничными постами на северо-западе.
65
Кандидо Мариано да Сильва Рондон (1865–1958 гг.) — бразильский военный и общественный деятель. В 1907–1911 годах совершил несколько экспедиций на северо-восток Мату-Гросу во главе комиссии телеграфно-стратегических линий, позднее получившей в литературе название Комиссии Рондона. Рондон — организатор и первый руководитель «Службы защиты индейцев» (подробнее о ней см. в Предисловии), автор многих публикаций о деятельности этой службы и различных индейских племенах: пареси, намбиквара, апиака, мундуруку и др.
Отчеты комиссии Рондона, несколько докладов генерала, путевые заметки Теодора Рузвельта (который его сопровождал во время одной из экспедиций), наконец, книга тогдашнего директора Национального музея Рокетт-Пинту, озаглавленная «Рондония» (1912 г.), давали общие сведения об очень примитивных племенах, обнаруженных в этой зоне.
Но прошло какое-то время, и проклятие, казалось, вновь нависло над плато. Там не побывал ни один профессиональный этнограф. Если проследовать вдоль телеграфной линии, вернее, того, что от нее осталось, можно было бы узнать, кто такие собственно намбиквара, а если взять еще севернее, то и познакомиться с загадочными племенами, которых никто не видел после Рондона. В 1939 году интерес, ранее проявлявшийся только к племенам побережья и больших речных долин — традиционных путей проникновения во внутренние области Бразилии, начал обращаться к индейцам, живущим на плато. На примере бороро я убедился, что племена, которые традиционно считались носителями неразвитой культуры, исключительно изощрены в социологическом и религиозном планах. Стали известны первые результаты исследований немецкого ученого Карла Ункеля [66] , принявшего индейское имя Нимуендажу. Прожив несколько лет в деревнях Центральной Бразилии, он подтвердил, что общество бороро представляет собой не какое-то уникальное явление, а скорее вариацию на основную тему, общую с другими племенами.
66
Курт Нимуендажу (Ункель, 1883–1945 гг.) — немец по происхождению, один из самых выдающихся исследователей бразильских индейцев первой половины XX века. Автор большого числа работ о коренном населении различных районов Бразилии. Свое имя Нимуендажу получил от одного из индейских племен Мату-Гросу, и под этим именем он стал известен в науке. Автор книг: «Индейцы памикур и их соседи» (1926), «Апинаже» (1939), «Шеренте» (1942), «Тукуна» (1952) и др.
Итак, саванны Центральной Бразилии оказались заняты на глубину почти в две тысячи километров людьми, принадлежавшими прежде к удивительно однородной культуре. Для нее были характерны язык, распавшийся на несколько диалектов одной и той же семьи, и относительно низкий уровень материальной культуры, составляющий контраст с социальной организацией и религиозным мышлением, получившими большое развитие. Не следовало ли их считать первыми жителями Бразилии, которые либо оказались позабыты в глубине своей бруссы, либо были отброшены незадолго до открытия Америки на самые бедные земли воинственными племенами, пришедшими неизвестно откуда на завоевание побережья и речных долин?
Путешественники XVI века встретили во многих местах побережья представителей великой культуры тупи-гуарани, которые занимали также почти всю территорию Парагвая и течение Амазонки, образуя неправильной формы кольцо диаметром три тысячи километров, прерывавшееся лишь на парагвайско-боливийской границе. Эти тупи, у которых проявляются черты сходства с ацтеками, то есть народами, обосновавшимися в долине Мехико в позднюю эпоху, сами переселились сюда недавно; заселение долин внутренних областей Бразилии продолжалось вплоть до XIX века. Быть может, тупи снялись с места за несколько столетий до открытия Америки, движимые верой в то, что где-то существует земля без смерти и зла. Именно таковым было их убеждение, когда, завершая миграцию в конце XIX века, они мелкими группами вышли на побережье Сан-Паулу под предводительством своих колдунов. Танцами и пением они возносили хвалу стране, где не умирают люди, л своими длительными постами надеялись заслужить ее. Во всяком случае в XVI веке тупи упорно оспаривали побережье у ранее занимавших его групп, по поводу которых у нас мало сведений, быть может, это были жес.
На северо-западе Бразилии тупи сосуществовали с другими народами: караибами, или карибами, которые во многом походили на них своей культурой, но в то же время отличались по языку и которые стремились завоевать Антильские острова. Были еще ара-саки: эта группа довольно загадочна: более древняя и более утонченная, чем две других, она составляла основную массу антильского населения и продвинулась вплоть до Флориды. Отличаясь от жес очень высокой материальной культурой, особенно керамикой и резной деревянной скульптурой, араваки сближались с ними по социальной организации, которая, по-видимому, была того же типа, что и у жес. Карибы и араваки, очевидно, раньше, чем тупи, проникли на континент: в XVI веке они скопились в Гвиане, в устье Амазонки и на Антильских островах.