Печать бога
Шрифт:
У Виктора забулькало в животе. Он ощутил страшное неудобство. В кишечнике у него происходили нехорошие процессы, вызванные, надо полагать, употреблением зелья ловкости старика Мали. Жаль, гигант бытовой алхимии не предупредил о дозировке и побочных действиях настойки. Боль накатывала волнами, сменявшимися безболезненным затишьем.
Забили частой дробью барабаны, возвещая появление могучего существа. Крысолюды замерли в благоговейном трепете, уставившись на сцену, где должен появиться обещанный "князь нежити". Занавес раздвинулся, и на сцену выкатился громадных размеров гроб на колёсиках. Гроб? Нет, роскошный бронзовый саркофаг, испещрённый надписями! На боках и крышке саркофага были вырезаны сценки из жизни понтификов Виталийского королевства: церемония возведения в сан, исцеление больных, сжигание святым огнём толп еретиков с ведьмами и, в заключение, сцена соборования
"Откуда у них гроб главы Церкви?" - удивился Виктор.
Серые крысолюды открыли дверцу клетки и бесцеремонно вытолкали узников наружу, закрутив руки за спиной. Люди пытались по возможности сопротивляться. Агнесс, например, упиралась ногами, и чудовищные грызуны, схватив её за волосы, поволокли к сцене. Бывший послушник больше преуспел в сопротивлении: он вырвался из лап конвоиров и, не вписавшись в поворот, упал на стол, испортив отдых четверым сидевшим крысолюдам. Поймав неугомонного человека, конвоиры стукнули его пару раз по голове. Тем не менее, наказание не повлияло на него успокаивающе. Вырываясь, он запел песню беглого каторжника, за что немедленно поплатился: удар концом палки под дых выбил из него воздух и желание сопротивляться. Остаток пути его протащили по полу.
– Не рыпайся, дольше проживёшь, - заботливо прошипел в ухо Виктору хвостатый конвоир, подкрепляя слова чувствительным тычком под рёбра.
Людей поставили на колени перед сценой, пригнув головы к полу.
– Шапочник! Шапочник! Отец! Отец!
– скандировали крысолюды.
Своды зала дрожали от слитного голоса десятков чудовищ. Темп произносимых воззваний учащался, пока не превратился в рёв под бой барабанов. Внезапно звуки оборвались; барабаны умолкли, затих шум в зале. Краем глаза Виктор наблюдал за саркофагом. Со скрежетом отодвинулась крышка гроба, над краем показалась костлявая крысиная лапа. Пергаментная растрескавшаяся кожа с редкими белыми волосками навевала мысли о древности существа, покоившегося в бронзовом ящике, золотые перстни с драгоценными камнями на тонких скрюченных пальцах говорили о высоком положении мертвеца. На массивном кольце-печатке мерцали потусторонним зеленоватым светом инициалы хозяина - литера "А" и цифра "I". Что бы они значили? Неужели крысолюды ограбили могилу понтифика Антония Первого, виновника их возникновения?
За рукой последовал высокий головной убор, расшитый золотом и серебром - митра понтифика, предназначенная для проведения таинств. Естественно, серебро потемнело, а золото померкло за долгие годы, ткань испачкалась и была пробита в некоторых местах, но впечатление головной убор производил неизгладимое. Под ним кривилась крохотная по сравнению с митрой крысиная мордочка, белая, поросшая короткой жёсткой растительностью. На ней ядовитой зеленью горели крошечные глазки без зрачков. Бывший послушник сообразил, почему существо называли Шапочником - подобной "шапки" не имел никто кроме понтификов.
Потарахтев костями, драгоценностями, пошуршав одеянием, существо встало в саркофаге в полный рост. Ниспадающее до пят белое одеяние не могло скрыть выпирающего живота чудовища, и Виктор невольно задумался о рахите у нежити. Определённо, восставший в гробу крысолюд обожал роскошь, причём, в отличие от иных, обвешивающихся несчётным количеством драгоценностей, имел вкус. Плечи именитого грызуна охватывала короткая накидка с капюшоном, застёгивающаяся на груди рубиновой брошью. Накидка, по видимости, была из тончайшего узорного шёлка с горностаевым подбоем. Сейчас накидка, некогда бывшая роскошной одеждой, представляла собой удручающее зрелище: грязная, изъеденная насекомыми, продырявленная; горностаевый мех свисал мелкими клочьями. На груди висел на толстенной золотой цепи медальон в виде человеческого черепа, заключённого в неправильной формы звезду - священный некромантский знак. В одной руке нежить стискивал медный посох с позолоченным навершием в виде крысиной головы, второй рукой он перебирал вскрытые лаком костяные чётки. Крысолюд неспешно, опираясь о посох, вылез из саркофага. Мелькнули красные кожаные туфли, как ни странно, почти новые. Он повернулся к гробу, порылся в карманах задрипанного облачения, выудил маленький предмет вроде брелка из змеиной головы и нажал на него. Предмет и саркофаг одновременно тренькнули, крышка сама собой встала на место.
Медленно обозрев зал, крысолюд осклабился и довольно захихикал.
– Привет, молодёжь!
– поприветствовал он собравшихся.
– Здравствуй, Шапочник!
– хором поздоровались чудовищные грызуны.
Далее он произнёс речь, сплошь состоящую из нецензурных выражений, перемежаемых обыкновенными словами. Виктор открыл для себя много нового, интуитивно улавливая смысл незнакомых словосочетаний. Шапочник говорил степенно, предоставляя слушателям возможность вдуматься и понять, о чём идёт речь. Оратор был преисполнен достоинства, от него исходила мистическая сила, называемая учёными мужами "харизмой". Сразу видно - стоит на сцене серьёзный субъект, не любящий шуток, настоящий предводитель преступного сброда. Насколько понял бывший послушник, отвлекавшийся на духовное обуздание строптивого кишечника, крысолюд провозглашал скорый поход против живых в помощь призвавшему нежить в Лаврац "большому другу крысиной расы". Собравшиеся в городских катакомбах грызуны - разведывательный отряд, за которым придут несметные полчища нежити. Они разрушат старый мир и на его руинах построят новый порядок, и главная роль в нём будет принадлежать крысолюдам, вампирам и прочим разумным представителям нежити. Под конец Шапочник обозвал людей крайне дурными словами и воззвал к бурному празднованию грядущей победы над живыми. Воззвание пришлось по душе крысолюдам, они восприняли его как сигнал к действию и возобновили гулянья.
Выговорившись, Шапочник удосужился поглядеть на поникших у сцены людей. Кровожадная ухмылка, не сползавшая с его морды, стала ещё шире.
– Ты кто будешь, мил человек?
– проскрипел он, больно пнув бывшего послушника по ладони. Виктор ойкнул и повалился носом в пол; руки-то у него были заломлены за спину. Заметивший необычное родимое пятно крысолюд пригляделся, ухмылка обратилась в оскал.
– Так-так, кто у нас тут объявился? Костюмчик у тебя, ровно у крестьянина вонючего, да только землёй ты не пахнешь и ручки-то у тебя белые, к тяжёлой работе не приученные. Родинка какая-то интересная... Никак, сам Избранный к нам в гости пожаловал!
Живот у Виктора после избиения скрутило неимоверно. Эликсир ловкости в компании со съеденной пищей просились на волю, устраивая беспорядки в кишечнике. Виктор держался из последних сил, попеременно напрягая и расслабляя мышцы живота. Его лицо меняло цвет, становясь то белым, то зелёным, на лбу обильно выступил пот, на шее вздулись жилы. Он боялся пошевелиться, чтобы не опозориться перед девушкой. Мир вокруг смазался и поплыл, боль разбивалась бушующим прибоем о скалы его гаснущей воли. Пройдёт немного времени, и может случиться непоправимое! Живот опоясывали жгуты острой боли, мешавшие говорить и дышать.
– Вот потеха!
– Шапочник пнул человека по рёбрам, перекинув на бок.
– Что скажешь, Избранный? Ну? Почему молчишь?
– похоже, крысолюд начинал сердиться.
– Прошу меня простить, - на выдохе, чтобы не потревожить изнурённые внутренности, тихонько вымолвил Виктор.
– Не могли бы вы... сказать... где здесь отхожее место?..
– Ты надо мной издеваться вздумал?
– взъярился крысолюд, отпустив в адрес бывшего послушника отборнейшее ругательство.
Дальше сдерживаться у человека сил не было. Холодея от ужаса при мысли о близком присутствии Агнесс и о возможной неудаче, твердя себе, что "боли нет", он вскочил на ноги, потом выскочил на сцену и устремился за занавес. Он не добежал буквально трёх шагов; сзади на него обрушились волосатые туши грызунов-музыкантов, повалили и обездвижили, заломив конечности назад.
Несгибаемая воля бывшего послушника дала трещину. Ветра, скопившиеся у него в животе, нашли выход. С шипением они ринулись наружу, сметая воздвигнутые волей преграды, точно ураган, вырывающий с корнем деревья. О, как хотелось, чтобы запахло полевыми цветами, жасмином, розами, на крайний случай хотя бы жареным мясом... Увы, увы, увы. Разносимый по залу аромат не походил на благоухание цветов, он был подобен дурманящему запаху чеснока, чем поверг Виктора в изумление.
Удерживавшие человека крысолюды покатились по сцене. Их глазки-бусинки остекленели, в них поселились страх и удивление. Невидимое облако удушливого газа с огромной скоростью распространялось по залу, выкашивая чудовищ не хуже косы бога смерти. Они засыпали там, где были: пьющие - за столами, танцовщицы-официантки - на столах и по пути к оным, крысолюд в фартуке - за стойкой, в окружении сосудов с хмельными напитками. Конвоиры, стоявшие над Агнесс, повалились друг на друга. Последним на ногах оставался Шапочник. Он схватился за горло, хватая зубастой пастью воздух, словно выброшенная на берег хищная рыбина. Кашель сотрясал его тщедушное тельце. Загремел по полу выпавший из ослабевшей руки посох.