Печать и колокол (Рассказы старого антиквара)
Шрифт:
По сообщению автора письма Филипп Луигер отыскал ларец с алмазами и самоцветами, несколько сабель и пистолетов в золотой оправе, ожерелья, перстни, браслеты, золотой пояс, две булавы и около тысячи золотых монет.
После переговоров, которые длились чуть ли не полгода, Луигеры наконец выделили автору письма его долю. Так якобы Кисленко стал владельцем золотого пояса Димитрия Донского. Описания пояса Кисленко не прислал, а о фотографиях и говорить нечего.
— Когда вы ездили на Полтавщину, вы встречались с Луигерами?
— Я беседовал с Луигером-старшим, Филиппа не было, и разговор с ним подтвердил мои самые худшие опасения.
— Вон как!
— Да. Луигер сказал, что никогда ни он, ни его сын не занимались розысками клада Мазепы, что кладоискательство, с его точки зрения, вообще занятие пустое. Что же касается Кисленки, то господин Луигер отозвался о нём как о человеке с весьма пылким воображением. «Мне бы не хотелось употреблять слово «лгун», — сказал он. — Но, к сожалению, иного слова я подыскать не могу. Впрочем, господин Кисленко, в общем-то, относится к категории безобидных лгунов, хотя его письмо и отняло у вас время и заставило потратиться на дорогу… А сокровищами Мазепы он действительно интересовался. Но, насколько мне известно, никаких практических шагов к их розыску не предпринимал».
Таков результат моей поездки, господин Друцкий… Как видите, я не без оснований не хотел говорить о письме Кисленки, которое только могло бы ввести вас в заблуждение. Оно ничего не стоит, господин Друцкий!
— Не смею спорить, — согласился полковник. — Действительно, письмо Кисленки ничего не стоит. Но меня интересует другое, — он сделал эффектную паузу, — сколько стоит пояс Димитрия Донского, который принадлежит господину Кисленко?
Друцкий нарочито медлительным движением достал из белого портфеля пачку фотографий и рисунков великокняжеского пояса с изображением на двух передних бляхах Димитрия Солунского и торжественного въезда во Владимир великого князя Всеволода Юрьевича с иконой воинственного святого. — Удивлены? — Полковник был доволен. — Пока, уважаемый Василий Петрович, ознакомьтесь с этим, — сказал он, — а затем… Ежели ваше предварительное мнение будет благоприятным, то через несколько дней я вам предоставлю возможность освидетельствовать этот пояс в натуре. Не возражаете?… Что же вы молчите?
— Значит, Кисленко написал правду? Действительно сокровища Мазепы найдены Филиппом Луигером?
Друцкий усмехнулся:
— Вы были совершенно правы, Василий Петрович, напомнив мне, что вы не подследственный и мы с вами беседуем не в контрразведке, а на моей квартире. Но при всём при том давайте договоримся на будущее: вопросы всё-таки буду задавать только я. Таков уговор. Ваша обязанность — экспертиза и молчание. Моя — вознаградить вас за то и другое. Искренне надеюсь, что больше напоминать мне об этом не придётся.
Разбросанные веером по столу фотографии и рисунки притягивали меня, как магнит.
— Хотите еще лампопо? А впрочем, не смею больше отвлекать вас. Ведь вы, насколько я понимаю, теперь уже находитесь в другой эпохе и в другом, более изысканном обществе, не правда ли?
Друцкий встал, посмотрел через моё плечо на фотографии и бесшумно вышел, притворив за собой дверь.
Сразу же после его ухода комната заполнилась тенями одетого в кольчугу великого московского князя Димитрия Донского, его незадачливого внука Василия Тёмного, которому выкололи глаза в его собственном стольном городе, Димитрия Шемяки и Василия Косого.
Были здесь и мать Василия Тёмного княгиня Софья, положившая начало распре между князьями, и обманувший доверие Димитрия Донского тысяцкий Вельяминов, главный распорядитель на великокняжеской свадьбе.
Судя по благодушному лицу тысяцкого, совесть его не мучила. Не для себя он взял золотой пояс, для сына. Чего, дескать, ради детей не сделаешь! А Димитрий Иоаннович, чай, не обеднял. Велика княжеская казна. И злато в ней, и серебро, и зёрна гурмыжские, и каменья многоцветные…
Беззвучно молился за победу русского воинства над басурманами святой Сергий Радонежский, который только что благословил Димитрия Донского на битву с Мамаем и послал в его дружину двух своих иноков — Пересвета и Ослябю.
А вон и сам воин-монах Пересвет, павший на Куликовом поле в единоборстве с татарским богатырем Челибеем.
Лжедмитрий, Марина Мнишек, Юрий Хмельницкий, пан сандомирский воевода…
А в дальнем углу комнаты, не обращая ни на кого внимания, сидел за столом седоусый Мазепа. Гетман читал посланный на него Кочубеем донос царю. Кочубей хотел вернуть свою дочь. «Прельщая своими рукописными грамотками дщерь мою, — писал он царю, — непрестанно к своему зломыслию посылая ей дары различныя… и сотвори действом и обаянием, еже дщери моей возбеситеся и бегати, на отца и матерь плевати…»
Сам «пояс золот» Василий Петрович получил возможность осмотреть неделю спустя, когда вновь был приглашён на квартиру к полковнику Друцкому.
— Это было 26 ноября 1919 года, — рассказывал он. — Дату я помню точно, потому что накануне произошло радостное для всех нас событие: из тюрьмы, где их ожидала неминуемая смерть, бежали двое наших товарищей, членов подпольного ревкома, которые были арестованы на явочной квартире в первых числах октября.
Времени на осмотр пояса и его экспертизу мне уделили немного.
У Друцкого не было никаких оснований сомневаться в подлинности пояса. Кроме того, полковник сильно нервничал и торопил меня. Нервозность его была понятна. В Харькове уже все знали, что Красная Армия перешла в наступление по всему фронту. Открыто говорили о разгроме белых под Орлом и Воронежем, об уничтожении многотысячных корпусов Шкуро и Мамонтова конницей Буденного.
Деникинщина приближалась к своему бесславному концу.
Белогвардейцы поспешно готовились к эвакуации. Из Харькова вывозили всё ценное. Деникинские офицеры, уже не рассчитывая на победу, старались по возможности обеспечить своё будущее в эмиграции.
Квартира Друцкого была загромождена ящиками. Пожилой денщик полковника упаковывал картины и антикварные изделия. Он выполнял веление души Друцкого, которая, как мне уже было известно со слов полковника, «всегда тянулась к прекрасному».
Ящиков было много. Полковник неплохо поживился…
— В вашем распоряжении полчаса, — предупредил меня Друцкий. — Надеюсь, вам этого хватит и для осмотра и для письменного заключения.
Я уже был подготовлен к тому, что увижу. И всё-таки это чудо русского ювелирного искусства меня поразило. К прекрасному нельзя привыкнуть. Оно всегда поражает.