Печать Индиго
Шрифт:
– Отныне это мой дом, жалкая приживалка! – выплюнул Федор. Выпустив Славу из объятий, Артемьев удерживал девушку за руку, чтобы она не могла убежать. – А если вы будете и дальше спорить со мной, Мирослава Васильевна, вообще на улицу пойдете!
– Не надо, – попросила Слава, глотая горькие слезы. – Матушка, не спорьте с ним.
– А ты скажи матери, коли не угомонится, то ей же хуже будет, – произнес Федор, обернувшись к девушке.
– Что ты себе позволяешь? – опешила Мира. – Я в этом доме еще хозяйка. И отпусти немедленно Славу.
– Да как же! Еще чего? – с вызовом прогрохотал Федор. – По завещанию отца я, отныне, хозяин здесь! А вы в этом доме все еще только потому, что вы мать Славы. Потому я не вышвырнул вас прочь немедля. Ведь станете вы мне тещей скоро.
– Ты совсем спятил, Федор? – возмутилась Мирослава, начиная понимать, что к чему. – Ты что это удумал?
– Светослава станет мой женой!
– Не будет этого! – в ужасе воскликнула Мира. – Я не даю своего благословления на это!
– А кому оно нужно, ваше благословление? – демонически рассмеялся Федор. – Даже отец был мне не указ. Так в сей миг, он весит на столбе, оттого, что посмел отказать мне в этой просьбе! А я столько просил его, умолял. На коленях перед ним ползал, чтобы он отдал мне Славу. Так нет не пожалел он меня и теперь с ним покончено. Я и с тобой покончу, наглая плебейка, если будешь стоять на моем пути. Понятно тебе?
Услышав его страшные слова, Мирослава ощутила, как ее сердце зашлось в бешеном стуке от несправедливости и ужаса. В следующий миг, молодая женщина начала оседать. Слава дико вскрикнула и заверещала:
– Федор, ей плохо! Пусти!
Увидев, что мачеха действительно закатила глаза и осела на пол, Артемьев все же сжалился и отпустил девушку. Слава вмиг подбежала к матери и, придержав ее, осторожно облокотила ее о стену. Мира, сидя на полу, обратила любящий взор на дочь и прошептала:
– Малышка, не могу больше бороться. Сердце мое разрывается от боли и муки. Не могу. Прости меня, милая…. Ты должна бороться с этой поры сама…
– Матушка, – пролепетала девушка, глотая горькие слезы.
Мира на миг прикрыла глаза и болезненно выдохнула:
– Не уберегла я тебя, как было велено мне… Но я боролась до последнего…
– Матушка, я помогу вам, – глотая слезы, шептала над ней Слава.
– Не сможешь, милая. Мое сердце вот-вот разорвется, я знаю это, – сказала Мира и из последних сил приподнялась и, устремив взор на дочь, очень тихо, чтобы Федор не услышал, прошептала. – Выслушай меня, доченька. Ты должна поехать в Архангельск. Там недалеко от царского красного терема, есть старый, заброшенный дом с синими ставнями… там живет ведающая матушка… скажи ей, что ты приехала к Лучезару от Миры… она поможет тебе, – Мирослава чуть перевела дух и уже громче добавила. – Ты поняла меня, доченька? Отправляйся в Архангельск, благословляю тебя на то…
Федор, отчетливо расслышав последние слова мачехи, вмиг приблизился и, схватив Славу в охапку, оттащил девушку от умирающей женщины и яростно завопил:
– Какой еще Архангельск?! Никуда ты не поедешь! Мой женой будешь, таково мое последнее слово!
Слава увидела, как Мира несчастно простонала, протягивая к ней руку. Вдруг Артемьева безжизненно отвалилась к стене. Слава увидела, как из тела матушки начала вылетать душа. Дико вскрикнув, девушка неистово забилась в руках Федора, крича:
– Пусти! Слышишь, пусти! Умирает она!
– И поделом ей! – жестоко выдохнул Федор, таща девушку по коридору прочь. Ноги Славы болтались в воздухе, и она изо всех сил пыталась вырваться из рук Артемьева, чтобы броситься к умирающей матери.
– Отпусти! Я хочу к ней! – кричала в истерике Слава.
– Никуда не пойдешь. А раз не слушаешься меня, так сидеть тебе под запором!
Федор дотащил брыкающуюся девушку до ее горницы и бросил на кровать. Слава плачущая, ошалевшая от всего, лихорадочно выпалила ему прямо в лицо:
– Не стану я твоей! Слышишь, Федор?!
– Это мы еще посмотрим! – с угрозой выдохнул Федор, и вышел прочь из ее горницы, предварительно заперев дверь и вытащив из замка ключ.
Восстание продолжалось уже третьи сутки. Каждый день к бунтующим присоединялись все новые люди. Зарево горящих дворов было видно на несколько верст. Восставшие стрельцы, на сторону которых перешла большая часть бедных горожан, безнаказанно вершили самосуд и управляли всем в городе. Почти все приближенные воеводы Ржевского попали под расправу разъяренного люда. Улицы, дворы, площади Астрахани были наполнены запахами горящего дерева и крови. Федор, который являлся одним из самых ярых зачинщиков бунта, оказался нынче в чести. Дом и усадьбу отца его более не трогали, хотя восставшие продолжали грабить дома купцов, чиновников и дворян. Жгли их усадьбы и безжалостно расправлялись с хозяевами.
Глава III. Невольница
Небольшая уютная горница освещалась тусклым светом единственной плачущей воском свечи. Слава, зябко кутаясь от вечерней прохлады в расписной платок, с тоской смотрела на далекие мерцающие звезды. Уже два дня она была пленницей в собственной спальне. Теперь Федор запирал ее горницу на ключ, который носил на своем поясе, а внизу под окнами постоянно караулил один из мужиков, чтобы девушка не могла сбежать через окно. Вчера схоронили ее матушку. Лишь на эти краткие два часа, Федор позволил Славе выйти из своей комнаты, чтобы она могла в последний раз проститься с Мирославой.
Еще с того горького дня, когда сначала зверски был убит Тихон Михайлович, а затем скоропостижно умерла и ее матушка, Слава впала в горестное нервное состояние. Слезы постоянно катились из глаз девушки, и она чувствовала себя до крайности одинокой и несчастной. Слова Федора о том, что она станет вскоре его женой, также терзали ее душу, поскольку она знала, что по собственной воле никогда не скажет перед алтарем Федору – да. Так как Слава не только не любила молодого человека, а опасалась его. Она считала его исчадием ада, человеком, у которого не было сердца, потому он не мог испытывать сострадание и жалость к кому бы то ни было. Как никак Федор решился на убийство отца, жестокими словами замучил ее матушку, обрюхатил Марфу, которую вовсе не любил, а ее Славу заточил под замок, собираясь насильно взять замуж. Все бесчинства молодого Артемьева представлялись жуткими и омерзительными в глазах девушки.
Тоскуя по погибшим близким людям, Слава в своей душе обвиняла и себя. Она чувствовала, что она хоть и косвенно, но все же виновата в смерти Тихона Михайловича. Ведь как раз из-за страсти к ней Федор впал в это невменяемое состояние и, связавшись с бунтовщиками, предал собственного отца. В данный миг, прелести ее лица и тела, которыми постоянно восхищалась ее матушка, говоря о том, как девушка красива, представлялись Славе совершенно ненужным и даже опасным приданным. Опять-таки именно из-за ее прелестей Федор пошел на все это зло, не побоявшись ни людской молвы и заглушая в себе все доводы совести. В раненной душе Славы Федор Артемьев теперь ассоциировался с чудовищем, вызывая в девушке лишь чувства страха и презрения.