Печать льда
Шрифт:
– Что за дар такой? – не понял Орлик. – Перстень, что ли? Так ты ж не носишь его!
– Почему «конченую жизнь»? – воскликнул Рин.
Айсил улыбнулась, но ответила каждому:
– О даре, Орлик, после. Я и не распробовала его пока что. Да и Рин, думаю, ничего мне дарить не собирался, сам за подарком в Погань пошел. О перстне тоже слова после будут. Но на Совет надену я его, не сомневайся. А про жизнь конченую одно могу сказать – одно и помню. Когда в Погань эту летела ли, шла ли, падала ли, с жизнью простилась и до дна долетать не собиралась. Все равно что умерла. Так чувствую, а понятней объяснить не смогу. Правда, не пойму теперь: то, что я вас встретила, это благоволение Единого или наказание от него же?
– Это смотря как нас пользовать, – заерзал Орлик на жалобно скрипнувшей скамье.
– Пользовать придется так, как складывается, – прошептала Айсил и вытащила на стол тугой сверток. Разбежалась, раскатилась в стороны кольчуга. Заблестела упругим металлом. Даже не прикасаясь, вельт почувствовал, что хороша вещица. Упругая – не мягкая, мало мастеров, кто такие плести может, а уж с учетом тонкости работы и вовсе не попадалось.
– На твои плечи, Олфейн, – сказала как отрезала Айсил. – До Совета и так сбережемся. Если что, приятель твой тебя прикроет, за ним и для меня местечко отыщется, а тебе с противником твоим придется в кольчужке этой биться. И для привычки завтра с утра потянешь ее на плечи, там и посмотрим, чего ты стоишь, А я возьму кожанки твои. И то уж, устала я сталь на плечах таскать. Твои ведь клепанки. Орлик? Поможешь подогнать?
– Как не помочь, – вякнул вельт, не удержался – подскочил, поднял, подбросил кольчужку. Двойного плетения оказалась, на ощупь прочнее, чем на вид! Рукава длиной под запястье, шириной под скрытый доспех, капюшон, горловина, плечи, словно на Олфейна сплетено!
– Придется, парень, свитку покупать! – хмыкнул Орлик. – Не то весь город сбежится на Олфейна смотреть. Понятно теперь, почему кузнец сплоховал!
– Снерх что надо сделал, а что не сделал, за то не получил, – отрезала Айсил. – Вот еще.
На стол легли наручи, да не пластинчатые, а литые! Да на кожаной подложке!
– Скорняк, что кожу на наручах менял, умней оказался, больше и заработал, – заметила Айсил. – А другого доспеха у меня нет. Поножи спеклись, так и остались где-то в Погани. Щит бы пригодился для схватки, но Грейн сказал, что у вас не принято со щитом мечами махать. Мол, не осаду поединщик держит, а удалью и достоинством меряется. Кинжал у тебя и так есть. Меч, что я тебе оставила взамен сожженного, и вправду Орлику больше подошел. А о том мече, что ты раздобыл себе, потом поговорим. В мешке у меня еще две свитки. Себе брала, одну на другую надевать, но до зимы еще дожить надо, а пока большую ты, парень, поносишь. Подшлемник бы ему еще, Орлик. Найдется? Что ж ты сам в колпаке ходишь, а парню голову холодишь?
– Да вот… – Вельт запустил пятерню в бороду. – Вроде бы и не холодило пока слишком, да и под магистерский фасон нет у меня ничего…
– Меня о чем хотели спросить? – продолжила Айсил. – Спрашивайте, а то ведь я спрашивать стану. Грейн мне многое рассказал, только из рассказанного им мало что я к Погани и к Айсе вашей приложить могу.
– Как ты говорить так ловко за два дня научилась? – пораженно прошептал Рин.
– Кто ты? – только и молвил Орлик и выложил перед опекуншей золотую монетку.
Усмехнулась Айсил, вытянула из-за пояса короткий нож и обнажила серое с черным отливом лезвие. Выудила из разреза платья палочку из черного дерева на ременной петле. Вытащила из-за спины оба меча, тоже опустила на стол.
– Еще кинжал был, помню, – тихо сказала. – И то тишь потому, что в руке он у меня в прах рассыпался в тот самый миг, с которого я помнить себя начала. И руки мои тоже из прошлой жизни, как и монета. И слово – «Айсил», которое будто кто-то у меня на веках выцарапал! И сама понимаю, что не имя это мое. Неделю или больше по Погани вашей бродила, как в беспамятстве. И чувствовала, что рядом со мной вихри огненные крутятся, но даже головы повернуть не могла. Шла и думала, будто вся земля от горизонта до горизонта как пепелище, дождем не прибитое. Еще, правда, зеркало помню – или черноту на ладони выплеснутую – не знаю. Помню только, что в руках что-то держала. Это все оттуда, откуда я пришла, да и то лишь потому помню, что чернота эта теперь внутри меня, из глаз моих она теперь светится, людей пугает. Тот же Грейн так и сказал: бездонный ужас у тебя в глазах, девка. Ужас, в котором всякий собственную участь разглядеть может. Потому и глаз не поднимаю, что справиться с чернотой этой не могу. Да ведь не одна я такая. Вон Олфейн тоже изнутри бурлит, и тоже никак не сладит с целительством своим. Как поняла, всякий раз в пропасть вниз головой бросается! Я уж не говорю о даре его…
– Подожди! – не понял Орлик. – Память памятью, но ведь не в корчме придорожной глаза ты открыла? Туда, откуда ты вышла, еще забрести надо, а ты только наружу выбиралась дольше, чем самый везучий охотник в Погани пробыл! Я бы поверил, что птица тебя, орел какой с Северной гривы нес да выронил, так не летают над Поганью птицы!
– А что такое Погань, вельт? – спросила Айсил.
– Ну, – начал Орлик и тут же осекся. – А демон ее разберет, что она такое! Если бы вся землица, по которой я сапоги стаптываю, живой была, так я бы ее лишаем числил. Язвой кровоточащей! Ожогом, который не пузырем вздувается, а тлеть продолжает!
– Так давай сначала с Поганью разберемся, потом меня пытать будем? – обожгла его взглядом Айсил. – Или ты думаешь, я сама себя не пытаю? Правда, я и без памяти о себе кое-что рассказать смогу. Ведь не просто так вспоминала, прислушивалась да ощупывала сама себя. Язык вот ваш за два дня выучила. Пока по Погани брела, бормотала что-то на другом языке. На похожем, но другом. А теперь на вашем слова леплю. Я на нем даже кое-что и прочесть могу, как оказалось. Но язык легко учить. Когда в голове пустота – легко. Он, словно трава в теплый весенний день, из земли лезет, всякое новое словечко само на язык просится! Кто знает, может быть, себя обрету и вас понимать перестану? Себя бы понять… Поэтому не спрашивай меня о Погани и о том, что за пеленой черной – не могу разглядеть!
– А что сама-то нащупала? – сдвинул брови Орлик.
– Нащупала кое-что. – Айсил снова прикрыла глаза. – Рожала я уже, точно поняла. Значит, ребенок у меня есть… или был. Лет мне не слишком много, вряд ли далеко за два десятка. Тело у меня все или в шрамах невидимых, или в узорах. Разглядеть только на шее смогла, но я вся в таких разводах. Кто знает, может быть, пытали меня в застенках, а может быть, труп мой за пеленой на части кромсали. Мечи приходилось в руках держать, но не совсем те, что у меня теперь за спиной. А какие держала, и не скажу теперь. Ничего, и к этим привыкну. Колдовать приходилось. Что, как – не знаю, но то, что с пальцев слетает, словно само срывается.
– А огонь на камне в Кривой часовне зачем тушила? – вдруг подал голос Рин. – И… как ты это сделала?
– А ты бы пригляделся к тому огню, – прищурилась Айсил. – Ты бы смотрел внимательнее, парень, и не боялся того, что видишь. А то залепил взгляд свой и озираешься теперь. Это и тебя, Орлик, касается.
– О чем это ты? – не понял вельт, который так слушал опекуншу, что даже рот раскрыл и бороду туда запихивать стал.
– Колечки у тебя и у Олфейна на пальцах похожие, – совсем сузила глаза Айсил. – Уж не знаю, кто вам их на пальцы надел, но они словно повязка на ваших глазах, пакля в ушах, затычки в ноздрях. Оно, конечно, и в тишине, и в полумраке приятность отыскать можно. Но так карлику и жилье построить легче – потолок поднимать не нужно. Что ж теперь, ноги рубить? Понятно выражаюсь или со скамской присказки на скамский торговый переводить надо?