Печать мастера
Шрифт:
Коста встряхнулся рывком, как собака, подпрыгнул вверх, разминая мышцы, и снова заходил от стены к стене – быстро печатая шаг. Все, что угодно, чтобы не думать, все, что угодно, чтобы упорядочить мысли в голове, в которых он начал тонуть.
Один, два, три, четыре, пять…
На третьей тысяче он опять устал так, что еле передвигал ноги, но это была приятная усталость – знакомая. На четвертой тысяче шагов Коста бросил считать и начал петь – всё, что знал. Читать стихи вслух, повторяя с разными интонациями то, что говорил – Лису понравилось
После того, как голос окончательно сел – он охрип так, что мог только сипеть, репертуар закончился – он начал заговариваться и повторяться. А темнота вокруг начала сгущаться и давить, почти физически, заставляя жадно хватать ртом воздух… воздух…
Воздух!
Коста остановился и замер, открыв рот – и высунул язык, пытаясь попробовать воздух – вкус изменился. И – запах. Воздух, до этого пахнущий солью и ветром, стал пресным и… Коста подошел к стене и начал перемещаться, держась, пока не дошел до места, где сверху иногда дул слабый ветерок – окошко, поднял лицо вверх и замер, блаженствуя.
Редкие мелкие капли бесшумно падали вниз из вентиляционного отверстия – дождь. На острове пошел дождь.
Он стоял в полной темноте и ловил капли дождя. Жадно открыв рот. Подставлял лицо, поднимал вверх руки, весь превратившись в ощущения. Вокруг не было ничего, во всем мире не осталось ничего, только он – и редкие капли, бесшумно срывающиеся вниз.
Если бы его спросили… Если бы сейчас дали в руки кисть… Он бы сказал, что это самое прекрасное, что есть в мире. Он бы нарисовал грозу, скалы и бушующее внизу море… парящих сверху птиц, которые ловят молнии… много воды, много дождя, много силы и много света.
«Щит» строить не получалось. Коста попробовал, чтобы хоть чем-то занять мысли, но потерялся между реальностями. И после третьего погружения в себя понял, что почти не может различить, где мысленная проекция катакомб в его голове, а где реальный мир карцера. Ему пришлось не раз и не два пнуть стену, до боли, чтобы почувствовать себя живым.
Боль – это хорошо. Боль заставляет чувствовать себя живым. Боль – якорь. Если бы не было боли, не было бы разницы.
Страх можно чувствовать везде – нет разницы, умирать от ужаса здесь, или в своих мыслях. Но – боль… Боль – это якорь. Если ты чувствуешь боль – ты способен чувствовать себя живым.
Если бы рядом был менталист, Коста узнал бы, что только что, опытным путем открыл второй закон из правил безопасности ментальных щитов, и что его открытие неполно – фантомная боль бывает ничуть не слабее физической, которую часто используют, как оружие.
Если бы рядом был менталист, он бы рассказал, что четыреста зим назад – до великой смуты, когда на всех магов с ментальным даром надели ошейники и клеймили печатями, четыреста зим назад его не выпустили бы из-под присмотра как минимум зиму, пока он не научиться строить и управлять щитом.
Если бы рядом был менталист, то он рассказал бы, что щиты так редко ставят «не-носителям» дара, потому что защита может поглотить
И, если бы здесь был Рис, то он просто пожал бы плечами – «да, опасность есть, но если реципиент выживет, это окупит всё, и пройдоха Хо сам знал о рисках».
Четыреста зим назад Косту лишили бы щита в связи с нестабильностью родового дара и, собрав тройку – просто снесли бы из головы и хлипкую конструкцию, и воспоминания о том, как нужно это делать. Но… рядом никого не было.
И поэтому Коста создавал монстров.
Перенося из реальности всё, что чудилось ему за спиной – звуки, запахи – и бережно складировал в «катакомбы». Наполняя свой разум страхами, которые бережно запирал по уровням – ярус за ярусом, пока ему не пришла в голову гениальная идея.
Мастер Хо говорил, что важно и нужно строить щит, чтобы спрятать воспоминания, чтобы никто, проникнув в его сознание, не смог бы найти ничего «лишнего».
Но, если кто-то, как Рис или помощники Кайра, могут взломать его мозги, значит, они проникнут внутрь. Если проникнут – значит, нарушители. Если нарушители – значит, нужен карцер. Ведь нарушители – должны сидеть в карцере.
Значит – ему нужен карцер. Совершенная ловушка из всех, которую он мог бы воссоздать. Камень за камнем, камень за камнем, в его воображении появилась тонкая кисть, рисующая штрихи в воздухе…
И, воодушевленный занятием, которое отвлекало бы его от звенящей тьмы вокруг, Коста начал строить карцер в своей голове – камень за камнем. Рисуя, набрасывал, представляя, как ведет кистью – круглую комнату, где нет входа и нет выхода, ключи от которой есть только у него, комнату, погруженную в абсолютную темноту, комнату, наполненную бесконечным черным безмолвием.
Создавая совершенную тюрьму для каждого, кто решит, что он – Коста, слаб и не сможет ответить.
Октагон, сигнальная башня, карцер
Поздний вечер
Замок щелкнул, когда Коста почти закончил возводить стены личной тюрьмы до половины. Дверь распахнулась, от света из коридора Коста на миг ослеп, а потом дверь захлопнулась.
– Хэй… как ты тут? – голос Пятого звучал непривычно настороженно и тихо. – Шестнадцатый… Хэй… ты в себе? Ты жив?
Звука шагов слышно не было – «Пятерка» замер у входа, и Коста пошевелился, разминая затекшие плечи, открыл рот, но не раздалось ни звука, откашлялся, и очень сипло и тихо откликнулся:
– Жив… сколько… времени прошло…
– Вечер, поздний вечер, ужин давно прошел, – заметно повеселел Пятый и тихо зашоркал к Косте. Пристроился рядом, на ощупь определив края циновки, и пихнул его плечом, – подвинься… Я то думал он первый раз, а ты уже был в карцере…
– Первый, – хрипло и почти беззвучно просипел Коста. Рядом фыркнули.