Печать мастера
Шрифт:
Коста облизал губы – и поднял руку, осеняя себя знаменьем Великого.
– Бо-бо-бо-ги не оставили нас… – прохрипел он так громко, как мог. – Не оставили нас! Боги не оставили нас! – удар кнута полоснул по спине и заставил его заткнуться от боли.
– Он все врет, господин… врет!!!
– Убивали, – поднялся кто-то сзади. И Коста узнал женщину, которая вчера швырнула миску прямо в лицо. И удивился – жива.
Мистрис встала пошатываясь.
– Старик – она показала в угол, – умер к утру. – Эти забили его вчера до смерти. Не давали еды и воды.
– Не правда!!! –
– Убивали, – встал ещё один тощий мужик из “верующих”. – Именем Мары…
– Били, убивали, лишали воды и каши, – поднялся ещё один. – Клянусь пламенем Великого…
– Немесом клянусь…
Кнут черной змеей взвился в воздух – одна шея – хруст, вторая шея – хруст. И два тела упали на пол.
– Я же сказал следить, – кнут взлетел в третий раз, и один из двойки, смотрящей за трюмом, рухнул на доски со сломанной шеей. – Его долю – поделить на всех, – ткнул он кнутом во второго надсмотрщика. – Умрет ещё один здесь – и ты пойдешь на аукцион вместо раба…
Белый от страха надсмотрщик торопливо закивал.
– Ты, ты и ты, – надсмотрщик ткнул рукояткой кнута в тех троих, что встали и принесли клятву именем Мары и Великого. – Теперь за порядком внизу будете следить вы. Умрет ещё хоть один – пойдете за борт следом.
Мастер – остывал. Коста то и дело прикладывал руку ко лбу – проверяя и начал дышать ровнее. Что за дрянь принесли пираты, он не знал – три грязных фиала, но он выпоил их все по капле и к ночи наставнику полегчало.
– Осторожнее! – зашумели рядом, завозившись, и Коста утомленно вздохнул. Вечером еду и воду получили все и даже с излишком – рабам добавили ведро воды и каши сверху. На раздаче было тихо – никто не толкался, все терпеливо ждали. А больным даже дали добавки. И теперь мастеру досталась отдельная миска воды, а не крохи.
В их углу стало тесно. “Верующие” перебрались к ним поближе, и разложили тряпки кругом.
– Теперь поспи, мальчик… мы последим за твоим отцом, – сказала одна из женщин, указав на мастера.
Поправлять Коста не стал – отец, так отец. Если кто-то решит добраться до него – непременно разбудят этих. Коста – терпел. Потому что они образовали живой щит. Хотя они молились беспрестанно – вслух и полушепотом, вознося молитвы всем богам разом, за то, что сегодня у них есть вода и пища.
Коста молчал, хотя продолжал считать, что Великий – не идиот, и подает только тем, кто хоть что-то делает сам.
В груди ныло, разбитая губа болела, сбитые костяшки пальцев подживали. Коста устроился поудобнее, и прижался к мастеру, привалившись к плечу. И длинно выдохнул.
Этой ночью он крепко уснул первый раз за все время. Под тихий шепот молитвы.
Трюм, следующее утро
Очередь к еде продвигалась медленно. Коста зевал, потирая глаза – ночью он несколько раз просыпался и проверял мастера.
– Чего тебе? – буркнул он вниз – “малявка” заняла место рядом и с силой дергала его за штаны. – Нету пока, – показал он пустую миску. –
“Пигалица” помотала головой и продолжала дергать – раз, два, и даже тащила его в сторону, упираясь.
– Ну, чего тебе? Чего?
Поняв, что Коста повернулся в ее сторону, “малявка” заплясала на месте и почти вприпрыжку побежала в их угол. Коста двинулся следом.
– Без изменений… даст Мара очнется твой отец к вечеру, – шепнула ему мистрис, сидящая рядом. Но “пигалица” упрямо боднула головой и упорно дергала его за штаны, таща прямо к мастеру. И Коста вспомнил, какое занятие придумал вчера малявке, чтобы отстала – важное и нужное – следить, не проснется ли Наставник, и, если проснется – позвать его.
Он отпихнул пигалицу в сторону и сел рядом – мастер дышал тяжело, как обычно, без изменений. Он уже собрался встать, но маленький грязный пальчик ткнул в лицо старика – и легонько пощекотал ресницы – раз, два. Коста замер.
Раз-два. Раз-два.
Ресницы задрожали, и, тяжело моргнув пару раз, Наставник открыл глаза.
– Руки… малец… руки…
– …главное достоинство каллиграфа, – закончил Коста, и попытался улыбнуться, но разбитая губа треснула и он слизал кровь. Мастер щурился, пытаясь рассмотреть синяки на лице, заплывший глаз и поцарапанные пальцы.
– Целы, – Коста поднял ладони вверх.
– Та…Таби… здесь?
Коста опустил глаза – “нет”.
– Сколь… ко… – хрипло произнес Мастер, пытаясь приподняться и повернув голову к окну.
– Четыре, – Коста показал четыре пальца.
– Куда… куда везут..
– Аукцион. Аль-джабра. Так говорят, – добавил Коста тихо.
Мастер шумно выдохнул, закрыл глаза и откинул голову назад. И… забился на полу.
Коста кинулся вперед, испугавшись, но понял, что лающие звуки – это смех. Мастер – смеялся. Смеялся так, что почти захлебывался.
– Аль… Аль…джамбра…все повторяется… повторяется… жрица была права… – лающий смех перешел в отрывистый кашель и мастер замолчал.
Через пару мгновений Коста усадил мастера спиной к стене и ждал мгновений десять, когда старик молча смотрел на то, что осталось от правой руки.
– Что ты запомнил, – выдохнул Наставник, встряхнувшись. – За эти четыре дня. Перечисли всё… начинай.
Коста открыл рот и закрыл, не зная с чего начать.
Что самое важное? Что у них теперь есть вода и каша? С того, что мастеру явно следовало учить его не только рисовать, но и драться? Тогда он смог бы хоть что-то противопоставить этим “бугаям”? С того, что он опять потерял контроль, “дурная кровь” опять взяла верх, перед глазами было красно и он почти не помнит, что было? Что на палубе он краем глаза видел очертания береговой линии и гор, и может нарисовать, но не может опознать местность? О том, какие крысы окружают их в трюме, что “мастеровой” сбежал, спасая свою шкуру, но поделился водой? Или о том, что самой глупой тут, и поэтому самой смелой оказалась “пигалица” пяти зим, у которой больна мать, двое оставшихся в живых братьев и шрам от выжженной метки на запястье в виде лепестка “ириса”? Или…начать с “занозы”… с Таби?