Печенежские войны
Шрифт:
— Бредит, должно быть, — вздохнул старейшина Воик.
Михайло приподнял голову сына, Виста с ложки напоила Янка отваром шиповника.
— Положите меня, отче. Устал я… — и Янко снова лёг на живот, повернувшись лицом к очагу. Воевода Радко склонился к изголовью, пытался поймать ускользающий взгляд его, спросил:
— Янко, что сказал тебе князь Владимир при встрече? Видел ты его? Вернулась ли старшая дружина в Киев?
Янко открыл затуманенные болью глаза: голубые и печальные, они напомнили воеводе осеннее небо, которое готовится к нещадным зимним холодам.
— Ты слышишь, Янко? Что сказал князь о помощи Белгороду?
— Я слышу тебя, воевода Радко… — и Янко разжал чёрные, потрескавшиеся от внутреннего жара губы. Он лежал, набираясь сил, а воевода и кузнец Михайло терпеливо ждали у ложа — вдруг Янко что скажет хоть шёпотом? Долго так ждали, а во дворе — воевода Радко слышал это через раскрытую дверь — стали собираться белгородцы, прознав о возвращении ночью гонца от князя Владимира. Всем хотелось узнать: что же принёс с собой Янко?
Янко заговорил, словно очнувшись от сна:
— Повелел князь Владимир держаться в Белгороде до последнего живого дружинника. Нет у князя дружины в Киеве, один он возвратился, с малой силой прибежал, прознав о находе печенегов. Ждать надо, когда возвратится дружина, как ждал я, когда в мёртвом городище ловил мокрые листья и жевал, жевал…
Янко тяжело выдохнул и умолк, вздрагивая телом и делая попытки поднести руки к лицу, чтобы согнать с глаз кошмарное видение. Видно было, как трудно приподнимается при вдохе и опускается при выдохе спина, перевязанная белым холстом с бурым пятном крови посредине.
— Вновь сознание покинуло… — всхлипнула Виста и потянулась к изголовию сына утереть пот.
В оконце уже заглядывала зарница. Уйдя в тёмный угол за очаг, тихо плакала там старшая дочь ратая Антипа Ждана.
Со двора в приоткрытую дверь влетел отчаянный крик. Воевода Радко узнал голос черниговского торгового мужа Глеба:
— На торг, люди! Созовём вече и порешим, как нам судьбой распорядиться. На торг!
Слабые решили сдаться
И застонал, братья, Киев от горя,
А Чернигов от напастей.
Тоска разлилась по Русской земле;
Печаль обильная потекла посреди земли Русской.
Нет, Вольга увидел не белгородский, всегда спокойный и говорливый торг. Он увидел развороченный лесной муравейник, в который запустил лапу медведь-лакомка. Мечутся по разрушенному жилищу чернобрюхие муравьи, спасают по возможности своё потомство, а на врага боем пойти — сил не хватает…
Вольга втиснулся в людское скопище и уцепился за рукав отца Михайлы — не потеряться бы да не отстать, иначе затолкут. А над торгом качались головы: рыжие, черноволосые, русые, голые, как птичьи яйца, качались, будто бестолковые волны в толчее — туда-сюда, туда-сюда. Дальние, кто не протиснулся к помосту, на телеги влезли, чтобы видеть и слышать всё. Стоят, друг друга за плечи придерживают.
Среди этого шумящего схода под недобрыми взглядами голодных глаз, на помосте, как на острове, возвышался посадник Самсон: голова на грудь склонена — ни дать ни взять дикий тур перед боем с соперником. Знал посадник: дойдёт дело до драки — ему первому не жить. Многих успел за время осады закупами сделать, прибрать под себя! А купу у посадника мало кому удалось отработать.
Ярились от голодного крика люди. Чьи-то исхудалые, дрожащие руки уже тянулись к полам посадникова шёлкового корзна, да коснуться пока не смели — посадник-то при мече!
Вольге стало страшно от вида людей, впавших в отчаяние, от их крика, от рук, что тянулись к посаднику. Вот уже неподалёку промеж собою затеяли свару белгородец и ратай, вот уже и кулаки взметнулись над головами!..
— Отче, что они делают! — закричал Вольга и прижался в страхе к тёплому боку кузнеца Михайлы. В спину его толкали острыми локтями, жёсткими черевьями наступали на босые ноги, а кто-то пытался протиснуться мимо них к помосту, выкрикивая угрозу:
— Дайте мне сказать Самсону! Он худо кормит холопов! Голод нас с ног валит! Пустите к посаднику!
А на помосте рядом с посадником появился вертлявый черниговец Глеб, торговый муж, прихваченный в Белгороде печенежской осадой. Закричал во всю мощь горла, перекрывая гвалт и свару просторного торга:
— Люди! Чего ждём мы, изнывая от голода? Князь Владимир дитю малому уподобился в немощи! Дружина его до сей поры неведомо где бродит! А Киев за нами укрылся, туги не ведает и на помощь нам не идёт! Так порадеем о себе сами! Впустим печенежских мужей, пусть возьмут наши подношения, но сохранят жизни!
Как пламя костра с шипением гаснет под струями проливного дождя, так и гомон над торгом затих, придавленный страшными словами черниговского гостя.
Белгородцы недоумённо переглянулись: таких слов за свою бытность они ещё не слыхали.
Кузнец Михайло опомнился первым. Отстранив Вольгу, он ринулся к помосту, взбежал по ступенькам и со стиснутыми кулаками подступил к черниговцу.
— Во здравом ли ты уме, торговый муж? И как посмел ты при нас хулить срамными словами князя Владимира? Устроителя земли Русской? Как набрался чёрной неблагодарности почитать его за дитя неразумное? — И к торгу: — Братья, в словах черниговца — измена! Нет ему отныне крова под крышами нашего Белгорода! Супостат он, печенегу подобен!
— А долго ли вам видеть небо под крышами этого города? — ярился за спиной Михайлы черниговец. — Подохнете с голоду, а кто жив останется — печенег дорежет! И детей не помилуют, за неразумное упрямство ваше наказывая.
— Нам ли слушать этого пса, разум потерявшего? — выкрикнул кузнец Михайло, но в тот миг, когда он хотел повернуться к торговому гостю лицом, тот ударил его в спину.
Вольга вскрикнул испуганно — не видел, чем ударил черниговец, вдруг ножом! Михайло рухнул с помоста на людские головы, но тут же вскочил на ноги, взлетел вновь на помост и мимо отпрянувшего в сторону посадника Самсона медведем навалился на черниговца. Глеб изловчился и ударил кузнеца Михайлу в грудь, но более сделать ничего не успел. Торг замер, увидев вскинутого над головой кузнеца горластого иногородца. Ближние попятились, и Михайло швырнул торгового мужа на землю.