Печенежские войны
Шрифт:
Метёлки серебристого ковыля бились о колени всадника, конь вскидывал голову и мчался, не сбавляя бега, словно и его сердце ликовало от ощущения воли, от свежего встречного ветра, от этого беспредельного, волнами ходящего ковыля, который приятно хлестал о могучую грудь рыже-бурого скакуна…
Печенеги вынеслись из золотисто-зелёной под закатным солнцем рощи в двух поприщах правее Могуты, и он ещё раз похвалил себя за то, что гнал коня не прямо, а обходил подобные места на расстоянии не менее двух-трёх перестрелов.
— Ах вы, тати степные! — выругался Могута, мельком оглянувшись на преследователей. Постепенно разгоняя коней, они кучно мчались за ним, видимые над ковылём только конскими головами и спинами наездников, которые, как и Могута, приникли к гривам своих лошадей.
«Долго ли они будут гнать меня, словно затравленного волка? — сам себя спросил Могута, зорко поглядывая вперёд. — Ежели вскоре не покажутся вежи торков, могут настичь, у них кони свежее моего, мы с ним уже не менее пяти поприщ проскакали!»
Вторая застава печенегов выехала слева, из гущи кустов по склону оврага, когда до задних конников оставалось ещё приличное расстояние. Самый резвый из них опередил троих товарищей шагов на двести, выставил хвостатое копьё и мчался на Могуту, стараясь успеть загородить ему дорогу.
«Глупец безусый! — без злости ругнул печенега бывалый Могута. — Нешто можно щенку гнаться за матерым волком!» — Не разгибаясь, он достал из-за спины лук — подарок Янка перед самым расставанием в ирпеньской пойме, а тому этот лук подарил Власич, провожая белгородского посланца из Киева к себе в родной город. «Ты в лесу без лука пропадёшь, — сказал тогда Янко, — потому как никакой дичи тебе голыми руками не взять, а стрелой и вепря можно свалить. Мне же теперь только через Ирпень переплыть, да на стену Белгорода подняться. А для этого лук мне не нужен!»
— Спаси бог неба тебя, мой верный друже Янко! — вслух проговорил Могута, словно белгородский ратник мог услышать теперь его. — Не только для дичи сгодился твой подарок, отменный лук киевлянина Власича! — Он крепко стиснул пальцами кибить [107] лука, положил на неё стрелу с древком красного цвета от крови печенега, сбитого прошлым днём у Днепра, и когда до чужака оставалось не более сотни шагов, резко выпрямился в седле, натянул тетиву с такой силой, что, казалось, подзоры [108] вот-вот треснут, и пустил стрелу. Метил в коня, чтобы убрать находника с пути. Гнедой в яблоках конь со всего маху рухнул на землю. Над ковылями головой вперёд полетел всадник, потом два раза мелькнули конские копыта — и всё пропало в густой траве, словно в воду кануло.
107
Кибить — дуга лука.
108
Подзоры — концы лука.
Ответом на удачу русича были три стрелы, пущенные печенегами с довольно большого расстояния, а потому на ветру и не столь удачно.
«Гонитесь, гонитесь! Кто первым приблизится, тому будет вторая стрела, кровью пропитанная! Пять штук выдернул я из ваших соплеменников, а вас идёт мне наперерез всего трое!» — о тех, которые нагоняли его сзади, Могута как бы забыл — до них оставалось ещё больше полутора поприщ.
«Настигнут, — оглянувшись, понял Могута, и в душу впервые вкралось недоброе предчувствие. — Задние настигнут до наступления полной темноты над степью, да и эти с каждым конским скоком наперерез близятся! Ну коли так, биться будем!»
Могута ещё раз выпрямился в седле, поднял длинный лук и с яростными проклятиями находникам, выпустил стрелу в ближнего печенега. Всадник каким-то чудом успел наклониться к гриве коня, конь от этого резкого движения метнулся влево и сбросил седока в гущу ковыля. Двое оставшихся чуть-чуть попридержали гривастых скакунов. Они поняли, что лук русича бьёт гораздо дальше их луков, не менее, чем на сотню шагов, и подставлять себя под его стрелы у них пропало всякое желание: решили ждать своих соплеменников, которые гнались следом за дерзким гонцом князя Владимира к торкам. А в том, что это именно гонец, у них, по-видимому, не было никакого сомнения. И хотелось всадникам отличиться перед каганом Тимарем, изловив этого русича, да видели, что он их к себе ближе чем на полёт его стрелы, не подпустит…
Впереди, перекрывая путь Могуте, близился густой лес. Крайние к полю дубы в лучах заходящего солнца, которое нижним краем уже прилегло на западный небосклон, отливали медным сиянием, над кронами кружили вороны, высматривая место для близкого ночлега.
«Либо спасение моё, если лес этот довольно просторен, либо погибель, если он недостаточно широким окажется! Но иного пути не вижу! Ежели начну огибать лес краем, задние печенеги скоро вцепятся в хвост моего коня. В лес, Могута, и да поможет нам бог неба Христос! Он теперь видит меня, ещё довольно светло, неужто не спасёт русича, который принял его как нового бога своей земли? — И Могута размышлял, словно возносил молитву к новому богу, а сам ударил пятками взмыленного коня.
— Держись, ретивый, не упади, иначе настигнут меня клятые находники! Живым не дамся — на копья поднимут. Либо, как дружинника Вешняка под Белгородом, стрелами издали побьют!
Могута влетел в лес на такой бешеной скорости, что едва сам себя не погубил, когда успел пригнуть голову, промчавшись под толстым отростком столетнего, не менее, зелёного великана. И тут же повернул коня вправо, подальше от днепровского берега.
«Печенеги подумают, что я вглубь леса ринусь, туда и кинутся следом за мной, чтоб до темноты успеть изловить», — принял весьма рискованное решение Могута, направляя уставшего коня так, чтобы деревья и мелколесье надёжно закрывали его от преследователей. Печенеги достигли леса в тот момент, когда Могута отъехал в сторону не менее, чем на полёт стрелы. Он ласково похлопал коня по горячей влажной шее, успокаивая и благодаря одновременно, потом склонился к конской голове, прошептал, будто разумному существу:
— Рысцой иди, дружок, рысцой. Здесь листва под деревьями лежит толстым слоем, твоих копыт печенеги не услышат, даже если ухом к земле приложатся! — Могута то и дело наклонялся, чтобы не задеть низкие ветки, а ещё через две сотни шагов вовсе остановился, слез и повёл бурнастого дружка за повод, давая коню возможность отдышаться и вернуть силы.
«Как знать, не придётся ли нам ещё раз намётом уходить от врагов, — думал Могута, чутко прислушиваясь к затихающему гомону вечернего леса; здесь, под зелёным непроницаемым пологом листвы, было уже так темно, что стволы деревьев в полусотне шагов сливались как бы в сплошной частокол. Позади было тихо, не слышно ни конского ржания, ни перекликающихся голосов, как обычно бывает при погоне, тем более, если ищут всего-то одного человека. — Выходит, правильно уклонился я в сторону от Днепра, находники углубились в самые дебри, думая, что я там ищу себе спасение», — отметил про себя Могута, радуясь, что, возможно, удастся счастливо уйти от преследователей.
— О бог неба! Знал бы ты, как хочется есть! — Могута вдруг почувствовал сильный голод — вспомнил, что последний раз трапезничал поутру, отыскав брашно в походной котомке Первуши. — Какая досада! Надо было спросить у Горислава хлеба на дорогу. Ох, — неожиданно простонал Могута. — Будто ёж в животе вертится! — Могута едва не застонал от голодного приступа — весь день на вёслах, а потом эта отчаянная скачка верхом отняли все силы, высушили, казалось, его тело, под стать осеннему почерневшему листу, который падает с родимой веточки даже от слабого дуновения ветра…