Печенежские войны
Шрифт:
Все эти городские картинки мало трогали заморских гостей. Их донимали жажда и голод, и они мечтали о скорейшем прибытии на Красный двор, где надеялись утолить то и другое.
Гордость не позволяла Калокиру поторопить возглавлявшего шествие Сфенкела, который, в свою очередь, гордый тем, что идёт в голове столь торжественного и нарядного отряда, ступал важно, не спеша, давая возможность зевакам вдоволь полюбоваться процессией. Утомлённый динат чуть не подвывал от злости, когда Сфенкел задерживался, чтобы подробно объяснить какому-нибудь приятелю, что это за люди, куда и зачем он их ведёт.
Вот наконец и Детинец.
Стены его покрепче окольных. Скреплённые глиной и смолой валуны не тёсаны, в углублениях плесень и белёсый мох. Перед внешней стороной насыпи торчали заострённые надолбы. К удивлению ромеев, они миновали ворота совершенно беспрепятственно.
Прекрасный терем выставил башни, в которых могло бы укрыться множество людей. Княжеские хоромы поражали размерами, на всём была печать величия и власти, в глазах рябило от золотых и серебряных росписей, разноцветных лент и гирлянд, обвивавших каждый столб или перило.
Ковры, устилавшие даже землю перед широкими ступенями входов, поглащали шаги озабоченно бегавших туда-сюда многочисленных наёмных слуг и невольников. Почтенные старцы, как изваяния, грелись на солнышке, восседая на низких скамьях и держась за высокие посохи с круглыми шишками, усыпанными драгоценностями.
И вместе с тем под самым носом всего этого великолепия безмятежно и комично прогуливались куры и голуби, индюшки и гуси с подрезанными крыльями. Лохматый пёс, уронив лопоухую голову на передние лапы, валялся посреди двора, он, казалось, пролежал так целые годы, не реагируя ни на переступавших через него отроков, ни на перезвон связки отмычек в руках пробегавшей мимо какой-то ключницы, ни на громыхавших при ходьбе незнакомых пришельцев.
По обе стороны Красного двора тянулись просторные ухожи, за ними достойные постройки, где жили княжеские избранники, громоздились кладовые, деревянные и белокаменные гридницы для пиров, а на них ощерились, точно в страшной улыбке, размалёванные медвежьи черепа, насаженные на шесты.
Все эти сооружения смыкались в огромное кольцо, внутри которого находилось лобное место. В центре площади стоял Перун.
Когда-то это был обыкновенный дуб. Он рос себе до тех пор, пока не обрубили крону и ветви. Могучему стволу топорами и тёслами придали черты бога, и он, бог войны, отец богини смерти Нии, стоял крепко, незыблемо, ибо дубовые корни по-прежнему оставались в земле. Здесь, на капище Перуна, давались клятвы перед походами и сжигались останки погибшей знати.
Сфенкел отправился искать князя. Византийцы, опасливо озираясь, украдкой плевали в сторону идолища.
Вернулся воевода вместе с красивой девушкой, с нескрываемым интересом разглядывавшей убранство чужестранцев. Сама же она была одета сравнительно просто. Холщовое платье с вышивкой на опястье широких рукавов облегало стройное, гибкое тело.
— Княжич шлёт вам привет, гости дорогие! — издали сообщил Сфенкел. — Подождите малость, скоро он освободится.
— Что может быть важнее прибытия пресвевта? — обиделся Калокир. — Скажи, чем он занят?
— Как раз, должно, начал тереть рёбра.
— Что?
— рёбра, говорю, трёт мочалом. В бане. Только воротился с соколиной охоты.
— Сам трёт?.. — вырвался нелепый вопрос у растерявшегося дината.
— Когда сам, а когда и гриди помогают, — последовал столь же значительный ответ.
— Мы… ты, храбрейший, препроводи… Им нужен отдых и стол, — проклиная в уме своё внезапное смятение, пробормотал Калокир, указав на оплитов, в немом восторге обступивших девушку. — Да, им следует предоставить пищу и отдых.
— Конечно! Конечно! — Мясистая физиономия воеводы расплылась в улыбке. — Уже распорядились, накрывают. Все ступайте за девой, накормит.
Оплиты послушно двинулись за красавицей, точно стадо голодных мулов за щепотью дразнящего корма.
Не слишком искушённый в церемониях Сфенкел посчитал свои обязанности исполненными и теперь не прочь был отлучиться по собственным делам. Но динат вцепился в него взглядом.
— Малушка-то накормит всех воев досыта, — сказал Сфенкел, — не беспокойся. И опочивальню отведёт им славную, будут довольны.
— Она кто, княжна?
— Нет, просто Малушка, роба. Ольга перевела её из скотниц в ключницы, горенку дала наверху. Сам княжич просил за неё матушку. И братца её, Добрыню, возвёл в старшую дружину. Она, Малка, пригожая, Святославу по душе. Ты бы, мил человек, поостерег своих воев-то… Княжич горяч сердцем.
— Препроводи меня, — нетерпеливо прохрипел Калокир, — препроводи же меня куда-нибудь.
— Да! Правильно! Я помню, что твоё дело не терпит. Сам хотел предложить, но опасался, что обидишься ещё. Я, мил человек, княжичу-то объяснил: вести, мол, из Царьграда спешные. А он мне: «Раз спешные, пусть, коли не против, идёт сюда. Заодно и помоется с дальней дороги».
Довольный, что сумеет наконец отделаться от чопорного грека, Сфенкел увлёк впавшего в меланхолию Калокира в глубь двора.
Глава VI
Сознание вернулось к Улебу, когда каюки [16] уже далеко уплыли от пожарища.
Он лежал на боку, крепко связанный, придавленный какими-то тяжёлыми предметами. Упруги — гнутые поперечные жерди на дне челна — впились в тело, и туго прижатые верёвками к бёдрам руки онемели, а голова гудела от боли после нещадного удара. Рот был заткнут войлочным комом.
16
Каюк — лёгкая лодка.
Он приоткрыл глаза. Была ещё ночь, однако уже угадывались первые проблески приближавшегося рассвета, на их фоне смутно, как призрак, вырисовывалась фигура гребца, который быстро-быстро орудовал веслом, упираясь коленом в приподнятую корму каюка. Улеб не мог разглядеть остальных, но он ощущал их присутствие по отрывистому дыханию и частым нестройным всплескам невидимых вёсел.
Первым его порывом была отчаянная попытка закричать и вскочить на ноги. В ответ на слабый стон очнувшегося пленника раздался приглушённый смех печенегов.