Печенежские войны
Шрифт:
— Зачем эта юница притворяется радостной? — молвил Улеб, смущённо отводя глаза от танцующей девушки.
— Не суди её строго, уж такая у девчонки доля — забавлять кружало. — Лис с трудом ворочал языком. — Хозяину, видно, и впрямь не даёт покоя судьба Феофано. А девчонка, скажу я тебе, пригожа на диво.
Хитрый Лис не слепой, приметил, как юноша, краснея, нет-нет да и стрельнёт своими светло-серыми глазами в красавицу. И любопытство в его глазах, и робость, и неведомый трепет. Снова Лис рассмеялся, приговаривая:
— Для тебя старается, всё перед тобою вертится, прямо зависть берёт. А о чём поёт, не разберу ни слова, непонятен язык её песни.
Улеб вздохнул, откинулся на скамье, прислонясь спиной к стене, повёл вокруг подчёркнуто безразличным взглядом.
В глубокой огнедышащей и закопчённой нише, выложенной изнутри грубо отёсанными камнями, помещался огромный вертел. Под вертелом — противень с жёлобом, отведённым к широкому, как корыто, чану, чтобы не пропадал жир. Пламя очага лизало с боков вращающуюся тушу барана, отблески огня шевелились на каменных стенах, круто уходивших к округлённым сводам и сплошь покрытых высеченными изображениями животных.
Зал был вместительным, гулким. Полтора десятка приземистых дубовых столов располагалось полукругом, обрамляя уже упомянутый коврик из раскрашенного тростника, на котором продолжался танец, и занимая почти всё пространство от внутренних ступеней живописного входа до тяжёлого полога, за которым хлопотали стряпухи под присмотром хозяйки.
— Сидим, — вздохнул Улеб, — не сидеть бы мне на жиру…
Лис причмокивал лоснящимися губами, любуясь девушкой, и бормотал:
— Надо сидеть дотемна, сам знаешь. Щебечет-то как, приглянулся ты ей, златовласый, ой, приглянулся! — Вдруг крикнул певунье: — Как звать тебя, птичка?
— Я Кифа! Ки-и-ифа!
Звон бубенца и голос шалуньи стали нетерпимыми для юноши. А может быть, невыносимым почудилось ему собственное смятение, какое испытывал он оттого, что глаза сами собой отказывались созерцать жаровню, стены, скамьи и прочее, всё чаще и чаще обращаясь к малютке Кифе. Так или иначе, но Улеб вдруг хлопнул ладонью по столу и воскликнул:
— Довольно! Уймись, притворщица!
Она сразу умолкла, точно внезапный хлопок юноши сорвал маску с её личика. Смутилась, зарделась вся.
Лис бросил на Улеба досадливый взгляд, собираясь образумить того каким-нибудь язвительным замечанием, но не посмел, сообразив, что Твёрдую Руку сейчас лучше не задевать.
— Уйди, милая, не серди моего господина, — сказал он. — Вот тебе в утешение. — И царственным жестом бросил ей горсть оболов. Девушка обиженно отпрянула, и монетная россыпь долго звенела на полу.
Она, чуть не плача, смотрела на Улеба. То юность, загадочны и неожиданны её порывы и проявления.
— Пора к Велко в гавань. — Улеб встал решительно и непреклонно. — Надоело прятаться. Подкрепились, и будет.
Но не успели они сделать и двух шагов к выходу, как из глубины зала раздался окрик:
— Стой!
Тихо охнув, шарахнулись хозяин с хозяйкой и старшая дочка их, Митра, за полог, высунули оттуда лица с открытыми в испуге ртами. Трое воинов шли из своего угла прямо на Улеба, угрожающе поправляя на себе нагрудники и наплечники, пристёгивая на ходу ножны мечей.
Лис обмер, словно его окатили ледяной водой. Он не мог понять, отчего едва ли не радостная улыбка вдруг озарила юношу, когда до того дошёл смысл происходящего. Хозяин спохватился, кинулся к выходу, чтобы кликнуть с улицы людей, но Улеб коротко приказал Лису:
— Дверь! Запри и стой там щитом!
Трое незнакомцев в жёлтых плащах ещё не успели приблизиться, тогда как Лис, надо отдать ему должное, уже исполнил приказ Улеба с поразительной ловкостью для калеки, взлетев на ступеньку. Хозяин растерянно повернул обратно.
— Кто ты, презренный чужестранец, изгнавший прекрасную Кифу и отнявший у нас удовольствие? — раздувая ноздри, спросил первый из троицы. — Кто ты, если с самого начала оскорбил нас своим непочтением, не приветствовал наше оружие, войдя сюда?
— Я Улеб, росс по прозвищу Твёрдая Рука, — впервые чётко произнёс юный слова, которым суждено отныне и впредь хлестать слух недругов.
— Твёрдая Рука?! Римляне, вот беглый раб Анита!
— Да, это он! — подхватил второй. — Узнаю беглого скифа, убийцу нашего Барса!
— О счастье! — продолжал третий. — Удача! Мы поймали его! Сам попался!
Улеб, выслушав их, обратился к Лису:
— Напомни-ка, приятель, как называется эта харчевня?
— «Три дурака», — охотно откликнулся Лис со ступеней у выхода, где стоял со щитом и мечом, как было ему велено.
Улеб кивнул с усмешкой, оглядел недругов с ног до головы, сказал:
— Их действительно трое.
Резко отпрыгнул в сторону. И вовремя, ибо сразу три клинка вдребезги разнесли посуду в том месте, где он только что находился. Удары были нанесены с такой силой нападавшими, что они замешкались, выдёргивая глубоко вошедшее в доски стола оружие.
Их замешательство позволило Улебу мгновенным ударом кулака сокрушить того, что был поближе. Бедняга рухнул с коротким стоном и уже не пытался подняться даже тогда, когда случайная струя прохладной влаги из опрокинутого кувшина, пролившись на его лицо, вернула ему сознание.
Двое других, наглядно убедившись, что Анит Непобедимый даёт своим ученикам весьма точные прозвища, приняли позы по всем правилам воинской выучки и вновь попытались атаковать юношу. Улеб в эти минуты напоминал отчаянного мальчишку, увлечённого любимой игрой. Все попытки нападавших поразить его заканчивались неудачей, Твёрдая Рука ускользал от них как заколдованный.
Между тем с улицы доносились беспокойные крики, кто-то ломился в запертую дверь. Хозяин и хозяйка возмущённо кричали, не смея, однако, вмешиваться в драку. Обе девчонки, особенно Кифа, напротив, встречали радостным смехом каждый головокружительный трюк Улеба. Их симпатии были явно на стороне пригожего юноши. Лис наблюдал за проделками земляка, возбуждённо приговаривая: