Пекинский узел
Шрифт:
За жизнь того, кто противоборствовал Су Шуню, здравомыслящий писарь из городской управы не дал бы и клочка гербовой бумаги.
Дашэнь Су Шунь был близким другом богдыхана, а богдыхан чтил тех, в чьих советах нуждался, на чью жесткость рассчитывал, у кого мог одолжить наличных денег безвозмездно. Недостаток золота в казне – больное место богдыхана. Как ни суди, а наличность – это роса на траве: утром есть, к обеду испарилась. А как же быть с вечерними пирами? Без них жизнь кажется угрюмой и безрадостной. Когда каждый любит свое, появляется наше. Оскопление скупостью – самая страшная казнь. А кто имеет
Как ни крути, а без министра налогов и сборов не обойтись, без господина Су Шуня нужду за пояс не заткнешь. Подарками любимых не порадуешь. И богдыхан, ясноликий Сын Неба, окружал своего преданного мудрого дашэня лаской и почетом, множил его привилегии и даровал свободу действий – лишь бы казна не пустовала. И мудрый министр добывал деньги.
Верный и мудрый Су Шунь малое увеличивал, а большое делал ещё большим: служил Сянь Фэну так, как служат себе самому.
Богдыхан, умевший читать мысли – об этом упоминали все, кто с ним общался, – нередко говорил, что если его братьям, принцам крови, старшему Дун Цин Вану и младшему любимому И Цину, придётся спорить с хитрым человеком, то он предложил бы им в советники себя или дашэня Су Шуня, которому он доверял всецело.
Император ценил ум и прозорливость министра налогов, питал к нему привязанность и безоглядно пользовался его преданностью.
Умных людей много, а преданных единицы. Мало, очень мало царедворцев способно думать сперва о троне, затем о себе.
Господин Су Шунь имел право входить в покои богдыхана в любое время суток, однако ни разу этим правом не злоупотребил.
Он был один из тех редких людей, которые видят с завязанными глазами, слышат, заткнув уши, и обладают лютой хваткой, держа руки за спиной.
У него было чутьё гончего пса и ярость тигра.
Всё, что он делал, он делал чуть-чуть лучше других.
Богдыхан считал, что более подходящего министра налогов в правительстве и быть не может и лучшего уполномоченного для переговоров с соседями тоже.
Су Шунь так не считал, но соглашался.
Он видел себя императором.
Поэтому он и бросил на Игнатьева один из тех взглядов, которые лучше всяких слов дают понять любому наглецу, что жить ему отныне будет страшно.
– Итак, – воскликнул он своим слащаво-злобным тоном, – теперь наш скрытный русский господин не станет оспаривать своего намерения унизить Сына Неба, императора Сянь Фэна?
– Мне трудно уловить смысл вашего упрека, – как можно вежливее произнес Игнатьев. – О чем вы говорите?
– О вашем нежелании исполнить церемониал коленопреклонения.
– Если император Сянь Фэн отверг Айгунский договор, при чем здесь церемониал? Я отказываюсь от аудиенции.
– А богдыхан был столь любезен, что позволил вам въехать в Пекин со своей вооруженной свитой, – с ехидной укоризной в голосе развернул веер Су Шунь. – Вам надо ему поклониться. Открыться. Не прятать лицо в тень…
– Вы ошибаетесь, почтенный, – понизил голос Николай, чувствуя, что атмосфера в комнате переговоров начинает накаляться. – Я не прячу лицо в тень, но сразу объявил цель своего приезда. Во-первых, мне поручено передать китайскому правительству Тяньцзиньский договор для его утверждения и обмена ратификационными грамотами, во-вторых, предложить для рассмотрения и утверждения Айгунский
Татаринов переводил быстро и четко.
– Это уловка и не больше, – обвинил его в хитрости Су Шунь. – Если мы отказались от вашего оружия, значит, нам и ваши люди не нужны. – Он демонстративно стал обмахиваться веером, точно отгонял назойливую муху. – Чушь и вздор!
– Идея предложить российское оружие Китаю принадлежит не мне, а графу Путятину, который имел честь беседовать с вами в прошлом году.
– Забудьте об этом, – отмахнулся веером Су Шунь.
– Рад бы, но десять тысяч винтовок и более полусотни тяжелых орудий новейшего образца, отлитых на лучших заводах России, уже приготовлены для передачи Китаю. Я не знаю, по чьей воле арсенальные обозы застряли на границе.
– Если я скажу, что по моей, вас это успокоит?
– Вполне, – резко ответил Игнатьев. – Баба с возу – кобыле легче. Это можно не переводить, – подсказал он драгоману. – Но меня возмущает то, что вы намеренно выставляете меня чуть ли не самозванцем и мошенником в глазах Верховного Совета. Не я составлял Тяньцзиньский договор, не я подписывал Айгунский. Почему же вам, господин Су Шунь, взбрело в голову видеть во мне не друга, а врага китайского народа? Разве я имел в виду унизить богдыхана? Нет и тысячу раз нет, – с этими словами он достал карманные часы и посмотрел на циферблат. Говорили они битый час и все безрезультатно. – Лучшим подтверждением моих чистосердечных намерений является и то, что я отказался от аудиенции богдыхана, прекрасно сознавая, насколько он загружен государственными делами в эти тревожные дни, когда мятежники на юге готовы захватить Шанхай, а французы и англичане пытаются навязать Китаю свою волю. И что толку занимать внимание императора своей скромной персоной, когда Айгунский трактат…
– Забудьте о нём! – перебил его Су Шунь и тотчас добавил, что человеку без статуса полномочного представителя России не подобает затрагивать вопросы дипломатического свойства. – Вы непосланник, вы начальник кучки офицеров, и будет лучше, если вы покинете Китай!
Игнатьев спрятал часы и с деланой покорностью обратился к Су Шуню:
– Если дело обстоит так, что вам нужны необходимые бумаги, подтверждающие моё право вести переговоры от имени русского царя, я предоставлю их довольно скоро, но, быть может, нам есть смысл начать переговоры заранее? И прошу вас, не теряйте самообладания. – Покидать Китай он не желал.
– А мы и не теряем, – сложил веер министр налогов. – Как вам известно, я не потерплю, чтобы кто-либо из правительства снизошел до разговора с вами, тем более по столь щепетильному и важному делу, как урезание карты Китая. Мало того, я потребую установить за вами негласный надзор и, если это будет нужно, взять под стражу, как провокатора и шантажиста! – Его голос сорвался на крик, и он снова раскрыл веер. – Справедливость моих требований очевидна: ваша назойливость пугает.
– Смените тон, он слишком груб и неприличен. Вы можете просить меня отсрочить утверждение Тяньцзиньского договора, с этим я согласен, но я протестую против той формы, в которую ваша просьба облачена.