Пелхэм, час двадцать три
Шрифт:
Никаких чувств, даже по отношению к Райдеру, Лонгмен не испытал.
Потом последовали интервью с различными чинами полиции, включая комиссара. Никто не сказал ничего существенного, но каждый называл случившееся "отвратительным" и "ужасным". Когда комиссара спросили про исчезнувшего бандита, Лонгмен почувствовал, как по телу прокатилась горячая волна. Но услышал только, что тот скрылся через аварийный выход. На экране появились две фотографии - на одной вид аварийного выхода с улицы, на другой - от подножия лестницы. Еще комиссар сказал, что полиция пока не установила личности трех убитых бандитов. Двое из них были убиты на месте. Третий, которому пуля попала в позвоночник, умер через несколько минут после того, как полиция его нашла. Его пытались допросить, но он не мог ответить: видимо, речевой центр был парализован вместе с остальными жизненно важными функциями.
Какими возможностями располагает полиция для поисков исчезнувшего террориста? В разговор вмешался начальник уголовного розыска и заверил, что к делу привлечено множество детективов, и что они будут им заниматься до тех пор, пока не схватят преступника. Но репортер не отставал: - Это означает, что у вас нет серьезных улик? На что начальник возразио: это означает, что отдел работает в соответствии с твердо установленными правилами, и он надеется уже в ближайшем будущем сообщить о достигнутых успехах.
Лонгмен почувствовал, как по телу снова прокатилась горячая волна, но немного расслабился, когда камера показала ироническую ухмылку репортера.
О проверке бывших служащих подземки даже не упоминалось. Он вспомнил, что Райдер в свое время говоил об этом. Но тогда он был не столько благодарен Райдеру за предусмотрительность и стремление предусмотреть все возможные варианты, сколько испуган этой мыслью.
– Меня не найдут, - сказал он Райдеру.
– Я могу укрыться у тебя.
– Я предпочел бы, чтобы ты был дома. Стоит обнаружить что-то необычное, и немедленно возникнет подозрение.
– Нужно будет организовать алиби.
Райдер покачал головой.
– Тех, у кого найдется алиби, станут проверять тщательнее и детальнее, чем тех, у кого его не будет. У большей части людей, с которыми станут разговаривать, не будет алиби, и ты затеряешься в толпе. Просто скажи, что часть дня ты гулял, потом либо читал книгу, либо вздремнул. И не будь слишком точным, вспоминая время, когда занимался тем или другим.
– Я должен подумать, что следует говорить.
– Нет. Я не хочу, чтобы ты это репетировал и вообще про это думал.
– Я могу сказать, что услышал о захвате по радио и пришел в ужас...
– Нет. Нет нужды доказывать твою добропорядочность. Твое мнение их все равно не заинтересует. Им предстоит проверить сотни людей, это вполне обычная процедура. Просто все время помни, что ты всего лишь одна строка в длинном списке фамилий.
– Ты говоришь так, что все это выглядит очень легко.
– Это и в самом деле легко, - кивнул Райдер.
– Сам увидишь.
– Все-таки мне хочется немного подумать.
– Совершенно не о чем тут думать, - отрезал Райдер.
– Ни сейчас, ни потом, когда все будет кончено.
Он последовал совету Райдера и, действительно, только сейчас, спустя много недель после того разговора, впервые подумал об этом. Для полицейских это была всего лишь повседневная рутинная работа, а он - всего лишь один из бывших служащих метро в длинном списке из сотен фамилий. Он с этим справится.
Он прислушался, как шеф уголовного розыска, отвечая на вопросы, признал, что описания исчезнувшего мужчины слишком схематичны, что существует множество противоречащих друг другу версий, не позволяющих создать фоторобот, но что некоторым пассажирам будут в штаб-квартире полиции покажут его фотографии. Лонгмен бледно улыбнулся. Он не имел никаких дел с полицией, у них нет его фотографий.
Показаны также интервью с некоторыми пассажирами: девицей в модной шляпке, которая казалась полнее, чем он запомнил; с крупным мужчиной, оказавшимся театральным критиком, многословным, но сказавшим очень мало; с парой чернокожих пареньков и воинственным чернокожим типом, который отказался отвечать на вопросы на том основании, что они не имеют отношения к расовым проблемам, вместо этого поднял сжатый кулак и прокричал что-то, заглушенное голосом диктора.
Появление на экране пассажиров неожиданно вызвало у Лонгмена какой-то дискомфорт. Они смотрели прямо в камеру, и казалось, смотрят прямо на него.
Лонгмен выключил телевизор. Потом прошел в кухню и вскипятил воду. Присев за пластиковый кухонный столик, так и не сняв плаща, он перекусил печеньем с отрубями, макая их в стакан с чаем. Потом выкурил сигарету. Его удивило, что до этого момента не возникало желания закурить, хотя был он заядлым курильщиком.
Потом он отправился в спальню. Там включил приемник, но выключил его прежде, чем тот успел прогреться. Потом прилег и ощутил тупую боль в груди. Ему понадобилось немало времени, чтобы понять, что это не сердечный приступ, а давление жилетов с деньгами. Встав с постели, он подошел к входной двери, тщательно проверил все три замка и вернулся в спальню. Опустил темно-зеленые шторы как можно ниже, ниже подоконника, снял плащ и пиджак, а потом и жилеты с деньгами, и аккуратно разложил их на постели.
Уолтер Лонгмен, - сказал он про себя, - теперь ты стоишь полмиллиона долларов. Он повторил эти слова громким шепотом, и тут из его горла вырвался внезапный крик. Лонгмен зажал рукой рот, чтобы его заглушить.
Анита Лемойн
Аните Лемойн доводилось знавать в своей жизни плохие дни, но этот оказался настолько ужасен, что просто опускались руки. Словно мало было того, что она оказалась заложницей. Ей пришлось ещё добрых два часа изнывать от скуки, разглядывая фотографии. Это был настоящий парад жестоких и мерзких физиономий, которые все вместе напомнили ей всех мужиков, с которым приходилось иметь дело. Причем каждый считал, что за свои паршивые доллары имеет право на любовь - или может причинить ей любую боль.
Только в девятом часу вечера всех наконец-то отпустили. Они выбрались из старого здания, в котором помещалась штаб-квартира полиции, и растерянно сгрудились на тротуаре. В паре кварталов к югу по Кенел-стрит двигался сплошной поток машин, а на Центр-стрит было холодно и пустынно. Некоторое время все стояли молча. Потом старая пьянчужка подобрала свои юбки и неверным шагом исчезла в темноте. Мгновение спустя воинственный чернокожий нахлобучил свою шапку и решительно двинулся в сторону Кенел-стрит. Собственно, - подумала Анита, - они со старой пьянчужкой оказались единственными, на кого случившееся не произвело впечатления, оказалось никак не связанным с основным ходом их мыслей.