Пембе
Шрифт:
И Пембе начала танцовать, звеня колокольчиками. [7]
Она плясала долго; выгибалась назад, кружилась и приседала, опять кружилась, и опять выгибалась назад как тростник… То шла медленно и скромно, нагибая бледную голову на сторону; то опять неслась, трепетала всем телом под звон меди и вдруг остановилась пред консулом, улыбаясь и звеня.
Консул дал ей наполеондор. Она остановилась пред беем, и Гайредин дал ей две лиры; доктор с досадой и презрением вынул пять франков.
7
Строго говоря, танцовщицы,
– Какой варварский обычай! – сказал он Гайредину. – Как могли позволить этим побродягам просить деньги у гостей!.. Пригласить на свадьбу и грабить!..
– Нет! – отвечал Гайредин, которому Пембе уже понравилась немного, – зачем же у бедняков отнимать хороший случай…
– Что вы говорите, доктор? – спросил французский консул.
– Я ненавижу наше азиятство, наше здешнее варварство… – отвечал Петропулаки. – Что значит этот танец? Это может занимать каких-нибудь ремесленников или турецких солдат, а не нас… И вашему сиятельству вовсе не весело смотреть на такие презренные вещи после парижского кордебалета!..
– Нет, – отвечал французский консул, – я напротив того, люблю азятские вещие. Европа мне надоела… Когда я служил в Алжире и делал сирийскую экспедицию, я почти всегда, когда мог, одевался по-арабски. В вашей стране мне многое нравится…
– Ваше сиятельство слишком добры, – отвечал Петропулаки.
– Кордебалет мне надоел, – продолжал француз, – а этот танец имеет сходство с испанскою качучей или болеро…
– Конечно, – возразил, склоняясь, доктор, – сходство с болеро поразительное, но надо видеть Фанни-Эльслер, а не эту несчастную Пембе…
– Фанни-Эльслер в последнее время была очень толста… Tandis que cette petite morveuse de Pemb'e me semble…
– Не отрицая ее грации, я только говорю, что эти бледные лица не в моем вкусе.
– Это дело вкуса, – сказал консул. – Вы доктор и, конечно, материалист, а я люблю девушек таких, как эта Пембе, – бледных, болезненных и воздушных… Поди сюда, мое дитя… вот тебе еще деньги, купи себе хорошее платье и новый тамбурин… Ah! la pauvrette! Elle est bien heureuse maintenant.
Доктор сказал консулу, что у него, должно быть, предоброе сердце.
– Vous le croyez? – спросил консул с презрением.
Гайредину было очень приятно, что такой просвещенный человек, француз и консул, хвалит Пембе. После этих похвал танцовщице и всему азиятскому он стал смелее.
Консул вскоре удалился. Гости пошли за невестой и привели ее.
После консула Гайредин был выше всех по званию. По его предложению, хозяин опять заставил плясать Пембе, которую отправили вниз есть со слугами. Когда она кончила и почтительно присела наземь пред ним, прикладывая руку ко лбу, он дал ей еще несколько золотых.
Уже стало светать, и с гор над Яниной подул прохладный ветерок, когда Гайредин-бей сел на лошадь, которую подвел ему его молодой араб.
Проезжая по двору, он в толпе слуг и гостей увидал Пембе; она сидела, пригорюнившись, на камне, и при утреннем свете лицо ее показалось бею еще бледнее и грустнее.
III
Месяца три Гайредин-бей не видал Пембе. Он жил в своем имении, сбирал деньги с селян, шутил с маленьким Иззедином (без ума любил он своего сына), ласкал свою жену. Поднимался с гор утренний ветер, он вставал, пил воду с вареньем, бил в ладоши, и араб приносил ему наргиле под деревянный навес балкона. Жарче и жарче грело солнце к полудню обнаженные холмы; громче и громче пели тысячи цикад на высоких дубах, и дальние села утопали в знойном воздухе долин.
Наставал обед, и сон приходил своим чередом. Добрая жена вставала, когда молодец муж входил в гарем; она спрашивала его покорно: «что угодно тебе, господин мой?» Д когда муж просил ее сесть и обращался к ней с ласковою речью, добрая душа ее веселилась, и светлее становились очи. И она уже не рабой законной, а милой подругой говорила ему: «Что ты мало ешь, мой дорогой, моя душка! кушай, кушай на здоровье, ягненок ты мой, очи ты главы моей…»
А Гайредин, вздохнув вздохом счастья, отвечал ей, привлекая ее на грудь свою, «Ты, султанша моя, на радость дана мне Богом. Про тебя сказал пророк: «там юные девы будут глядеть скромными очами, девы, которых прелестей не осквернял никогда ни человек, ни дух, созданный из чистого огня. Они будут подобны гиацинту и жемчугу «.
Старый Шекир-бей любовался на них; приезжал не раз и тесть Гайредина, Абдул-паша, на лихом жеребце, с двадцатью молодцами. Кто пеший, кто на коне, все на подбор красовались за ним, во всю дорогу пели песни о том, как Гривас вышел в Эпир и как с ним и с его греками бились албанские мусульмане…
Долго бы так прожил Гайредин-бей и не увидал бы долго Пембе, если бы чрез три месяца не выбрали его в члены большого идаре-меджлиса [8] , который со всего вилайета сбирался в Янину судить вместе с пашой о делах.
8
Идаре-меджлис – административный совет нового устройства.
Когда в Янину представили списки всех мусульман и немусульман, которых жители прочили в это присутствие, паша не совсем был доволен тем, что нашел в них имя Шекир-бея, «Не по сердцу мне эта албанская голова упрямая!» – сказал он; а вычеркнуть его имени из списка не хотел… Однако слова эти слышали люди, и они дошли до Шекир-бея; Шекир-бей сказал сыну:
– Пускай лучше тебя занесут в списки. Ты человек молодой и лучше моего обойдешься с ними; а я вместе с пашой народ обманывать не хочу. Мне дороги не нужны, я и без дорог проживу хорошо. А им нужны дороги, чтобы войска водить на греков и на нас, если которые из нас вспомнят о старой свободе албанской. Пусть отрывают народ от работ полевых и гонят камни ломать, дорог они хороших не построят; придет осень, побегут ручьи, и вся дорога их грязью станет, по которой лошадям труднее будет ходить, чем по камням; а народ от работ оторвут, и будет селянин проклинать опять власть султана; и восстанет опять, когда тот, кому следует, скажет ему: «восстань!» А мы, албанские толстые головы, опять за него будем биться и жен, и детей наших сиротами оставим.
Когда узнал народ, что не старик поедет в Янину на совет, а Гайредин, многие пожалели. Иные, не только из албанцев, но и христиане говорили: «что Гайредин!»
А другие сказали: «что Гайредин, что старик, все равно. Люди они оба хорошие; а житья нам лучше не будет, сколько советов ни собирай».
А сельский учитель, грек, который прожил три года в Афинах, сказал деревенским грекам еще хуже:
– Гляжу я на вас и дивлюсь, какие вы все варвары, деревенские люди! Кажется, как бы не просветиться вам: скоро во всем Эпире не будет ни одного безграмотного грека; деревни ни одной нет без школы… Знайте вы, чем хуже для вас, тем лучше! Такие беи, как Шекир-бей и Гайредин, для вас хуже всякого врага; потому что они честные и добрые люди, а вам нужны изверги, вам пытка нужна, чтобы в вас кровь заиграла и чтобы вы людьми стали. Добрый бей, честный паша – великое несчастье для греков!