ПЕНРОД
Шрифт:
После того, как воскресная служба кончилась, Пенрод, вместо того, чтобы пойти домой, направил свои стопы к аптеке рядом с церковью. Там он решил потратить средства, которых так и не досчитался многострадальный Китай. Иными словами, душеспасительную благотворительность он променял на пагубное чревоугодие. Повинуясь сей зазорной, но соблазнительной страсти, Пенрод приобрел пакетик карамели. В подавляющем большинстве его составляли конфеты того сорта, которые напоминают засахаренные конские копыта. Они обладают такой дивной крепостью, что растворить их не в силах никакая слюна, и только тот, кто скуп до крайности, мог, по мнению Пенрода, не понять, сколь выгодно вкладывать средства в эту, поистине неиссякающую
Спасаясь таким образом от голода, Пенрод потратил оставшуюся мелочь на билет в кино, где, вопреки запретам церкви, сеансы по воскресеньям не отменяли. Он уселся в уютном полумраке и принялся методично истязать свою печень конскими копытами из пакетика, удовольствие от которых усиливалось немым кино.
Один из фильмов произвел на него неизгладимое впечатление. Это была трагическая история пьяницы. Началось все с пристрастия к пиву, которое герой картины поглощал в компании растленных коммивояжеров. Затем он – Пенрод так и не понял, почему это произошло – предстал зрителям в вечернем костюме среди каких-то не слишком воспитанных дам. Потом демонстрировалось пагубное влияние алкоголя на взаимоотношения героя фильма с домашними: вооружившись тростью, которая невероятной толщиной больше напоминала дубину, он сперва лупил ею жену, а позже – молившую о пощаде малолетнюю дочь. Вскоре дочь и жена сбежали из дома и, пробившись сквозь метель, которая бушевала на улице, нашли защиту у родственников. Все кончилось тем, что пьяница попал в сумасшедший дом.
Пенроду фильм так понравился, что он не выходил из зала, пока лента не повторилась вновь.
Размышляя над фильмом, он почти решил, что, когда вырастет, никогда не будет пить.
Когда он, наконец, окончательно насытился зрелищем и вышел на улицу, взгляд на часы, выставленные в ювелирном магазине, вызвал у него замешательство. Как объяснить дома, почему его так долго не было? Ведь ему раз и навсегда велели тут же после воскресной школы возвращаться домой. А в воскресенье он с такими приказами предпочитал не шутить. Отец был дома и в любой момент мог перейти к действиям, наносящим серьезный урон. И Пенрод понял, что ему предстоит одно из тяжелейших испытаний детства. Придется из кожи вон лезть, чтобы объяснить поступок, который ему самому казался совершенно естественным, и, по его мнению, не нуждался ни в каких оправданиях.
Пока он шел к дому, начали сгущаться сумерки, и припустившись бегом, он продолжал размышлять на ходу, что скажет домашним. На самом подходе к дому, речь окончательно сложилась, и Пенрод стал репетировать ее вслух.
– Послушайте, – начнет он. – Я, конечно, не возражаю, чтобы меня обвинили, и все-таки ни я, ни кто-нибудь другой ничего не смогли бы поделать на моем месте. Я проходил мимо одного дома, и тут вдруг какая-то леди выглянула в окно и сказала, что ее муж напился пьяный и отлупил ее и малютку-дочь. Она попросила меня прийти и помочь ей. Она сказала, что одной ей этого пьяницу не удержать. Ну, и я пошел. Я старался этого мужа ухватить, где только мог, но он не обращал внимания и стегал малютку-дочь. Тогда я тоже сказал, что больше не могу, что меня ждут дома, а эта леди все просила меня еще остаться…
Тут Пенрод подошел к углу своего забора и увидел, что некое поразительное совпадение избавляет его не только от продолжения репетиции, но и от публичного выступления с оправдательной речью. Кэб, ехавший со стороны вокзала, вдруг остановился около их ворот, как раз в тот момент, когда Пенрод приблизился к ним с другой стороны. Из кэба вышли крайне расстроенная дама в черном и хрупкая девочка лет трех. Тут же из дома выбежала миссис Скофилд и заключила их в объятия.
Это были тетка Пенрода по имени Клара и его двоюродная сестра, тоже Клара, которые жили в Дейтоне, штат Иллинойс. В суматохе, вызванной их приездом, Пенрода забыли подвергнуть допросу. Однако, как ни странно, он теперь был скорее разочарован этим и чувствовал себя, как актер, которому не дали сыграть хорошую роль.
Когда его послали умыться перед ужином, он, отнесясь к расходу воды с подлинно аскетической строгостью, успел улучить момент для гораздо более важного дела. Он прошествовал из ванной в розово-белую спальню сестры и голосом, приглушенным полотенцем, которым он усиленно тер лицо, спросил:
– Мама говорила тебе, что тетя Клара с маленькой Кларой едут к нам в гости?
– Нет, она узнала об этом только тогда, когда увидела их в окно. Она случайно выглянула на улицу, когда они подъехали. Тетя Клара говорит, что она утром отправила телеграмму, но мы ее не получили.
– А сколько они у нас пробудут?
– Не знаю.
Пенрод, наконец, перестал тереть и без того раскрасневшееся лицо и швырнул полотенце в ванную.
– Как ты думаешь, дядя Джон не заставит их вернуться назад? (Муж тети Клары, дядя Джон, всю жизнь страдал от того, что не стал проповедником у баптистов. Правда, это не помешало ему стать процветающим фабрикантом газовых печек и плит). – Так как ты думаешь, – продолжал Пенрод, – он их оставит в покое?
– Не понимаю, что ты имеешь в виду? – спросила Маргарет и от удивления даже перестала разглядывать себя в зеркале. – Дядя Джон сам их прислал к нам. Зачем же ему теперь мешать им оставаться?
Пенрода это разочаровало.
– Значит, он не пристрастился к вину?
– Конечно, нет! – громко рассмеялась Маргарет.
– Но почему же тогда, – уныло осведомился Пенрод, – у тети Клары был такой встревоженный вид?
– Боже! Неужели ты считаешь, что люди не могут ни о чем беспокоиться, кроме пьянства? И где ты такого набрался?
– Значит, ты все-таки не уверена, из-за пьянства или нет она беспокоилась?
Теперь Маргарет просто зашлась от смеха.
– Это дядя Джон-то пьяница? Да он даже виноградный сок и имбирное пиво не позволяет держать в доме. А приехали они потому, что боятся, как бы маленькая Клара не заразилась корью. Она очень слабенькая, а в Дейтоне такая эпидемия, что даже в школах занятия отменили. Дядя Джон очень беспокоится. Вчера ночью ему даже во сне приснилось, будто малышка заболела. Вот он и отправил их в то же утро сюда. Хотя вообще-то он считает, что путешествовать по воскресеньям – грех. А тетя Клара была встревожена из-за того, что забыла сдать в багаж сундук и его теперь придется досылать скорым поездом. Но ты мне лучше скажи, с чего тебе взбрело в голову, что дядя Джон пристрастился к вину?
– Да так, ни с чего… – Пенрод отвернулся и с унылым видом пошел по лестнице. Надежда в его душе угасла окончательно, и он думал о том, как невыносимо однообразна бывает порой жизнь.
Глава VIII
ШКОЛА
На следующее утро гнет образования вновь придавил Пенрода, и жизнь показалась ему еще скучнее. Он сидел, уставившись ненавидящим взором в учебник, и при этом не проявлял ровно никакого желания ни читать, ни слушать, ни даже думать. Больше того: сейчас он даже мечтать не мог. Его воображение парализовала скука, и, подобно глазам, не видящим текста, мозг не воспринимал никаких впечатлений. Словом, Пенрод находился в том редкостном состоянии, которое из всех одушевленных существ доступно, пожалуй, лишь мальчикам, когда они сидят в классе. Он продолжал жить, в остальном же больше напоминал неодушевленный предмет, ибо не испытывал ровно никаких ощущений.