Пенталогия «Хвак»
Шрифт:
Рассказ прервался, стихли крики и музыка: видно было, как сюда направляется вестовой Его Величества. Вестовой подошел, отдал честь.
— Рыцарь Керси Талои, сударь?
— Да, это я.
— Вам послание от Его Величества. Вскрыть лично, суть его прочесть вслух и немедленно.
Керси, из уважения к императорскому гербу, вскрыл печать кинжалом…
— Рыцарю… из рода… Повелеваем немедленно, по прочтении данного послания, собрав необходимые личные вещи, потребные в пути, выступить в служебный поход, ведомый сударем герцогом Когори Тумару!
Керси бережно свернул свиток в трубочку, сунул его в рукав камзола и поклонился курьеру, в знак того, что принял послание и понял его.
— Коня мне!.. Сюда!.. Прощайте, судари и сударыни! Продолжайте радоваться и веселиться, но я выступаю в поход! — Керси завел за плечо левую руку и коснулся ею рукояти двуручного меча, который он так и не снял после венчания. — А все необходимое — всегда
Конь, исподволь подстрекаемый тщеславием всадника, встал на дыбы и заржал. Еще несколько мгновений, и Керси умчался в ночь (необходимые в походе вещи добудутся в дороге, с деньгами это нетрудно), без оглядки покинув теплый и радостный праздник, устроенный в его честь, праздник, который бывает один лишь раз в жизни, и завершенный так, как это и мечтается истинному рыцарю.
О, это было восхитительно!
Конь и всадник скрылись во мраке, праздник продолжился, и никто, включая Керси Талои, не подозревал, что в мире стало одной отчаянной и беззаветной любовью больше, и что вдребезги разбитое сердечко юной баронессы Фирамели Камбор не утолить теперь ни слезами, ни птеровой охотой, ни прочитанными на ночь романами… О, они обязательно встретятся! Да, они встретятся… и никого-никого не будет рядом… и она… и у нее… она ему покажет платочек…
— Что с тобой, внученька, почему ты плачешь? Ах, скучаешь по дому? Ты права, скорее бы нам домой, на запад…
ГЛАВА 5
Там, на крайнем западе обитаемых земель, где леса, поля, воды, пустыни и долы испокон веков не знали иной власти, кроме власти богов и времени, иной силы, кроме силы стихий, однажды поселились люди. А где люди — там и суета. Стоял лес — вырубили его и выжгли, стояли непролазные топи — теперь твердая и прямая дорога поверху лежит, а по ней снуют туда-сюда людишки, пешие и конные, налегке и с обозами, мирные и воинственные… Все при оружии. И путей-дорог таких все больше с каждым годом, с каждым веком. Одна из них берет свое начало там… где-то там, очень далеко, в глубинах материка, так далеко, что и не проследить истоков ее… Устье же упирается прямо в Жадное море. И зовется та дорога Большою имперскою. Империя, за долгие, долгие века вымахавшая, в сравнении с другими царствами и княжествами, в огромного и свирепого тургуна, которому нипочем ни горули, ни драконы, ни рапторы, ни медведи, ни цуцыри, ни иные какие хищники-государства, наконец, дотянулась своим кроволюбивым рылом до самого западного края, до океана, до одного из его морей — Жадного моря. Там, дальше, за необъятными водами, тоже есть населенные земли, и когда-нибудь Империя захочет поискать новую добычу и прицениться к ней, а пока — нет ей дела до заморских кущ, благо и на северо-западе забот полно. Своих забот и чужих земель, которые все еще не подчиняются Империи. Например, вольные города Соруга и Лофу, приславшие в прошлом году посольства, с предложением вечного мира и взаимовыгодной торговли. Погостили — и намедни отправились восвояси, умеренно довольные аудиенцией императора и переговорами с канцлером. Ну, с ними не должно быть военных хлопот, однако и ссориться как бы преждевременно: основная мощь купеческих городов — в их умении торговать, в способности быть нужными всем сторонам, а Его Величество очень ценит чужие умения, особенно если свои, имперские, покамест, гораздо скромнее. Надо сначала выучиться намеченному, перенять полезный опыт, а там видно будет…
И дальше, на северо-запад — даже за море не надо плыть — там тоже лежат неосвоенные земли… То есть, не Империей освоенные, люди-то на них живут: варвары, племена, какие-то разбойничьи княжества… Там граница посуху проходит, не по воде, и вот уже который век лучшие государственные умы Империи размышляют с оружием в руках, как бы те северо-западные земли открыть, начисто освободить от невежественных дикарских племен в пользу просвещенной Океании… Племена и орды в той земле воинственные, непокорные, не чета, конечно же чудовищным туроми и лютым карберам с кошмарного юго-востока, но — хватает и с ними забот имперским войскам, хватает по уши. И где-то в глуши, в укромном уголку западных рубежей, зреет нечто такое невнятное, но окончательное, чего боятся воины, жрецы, императоры и боги… Однако, судьбоносный миг пока не созрел, а люди суетны: живут так, как будто нет никакого конца света и никогда не будет…
Море Жадное выплеснуло на берег пиратов. В шесть кораблей подошли они к границам Империи, высадились без помех на песчаный пляж, устроили стоянку… Две тысячи морских разбойников, готовых насмерть воевать с кем бы то ни было, а пуще того — безнаказанно грабить мирное население. Сами себя они разбойниками не считают, ибо уже почти столетие минуло с того дня, как их вожак, Манан Лысый, объявил себя светлейшим князем-государем, а окрестные земли (четыре островка тесною кучкою — Прим. авт.) — независимым княжеством. Почти столетие стоит новое государство и пока еще не рухнуло! Разбойникам «Великого Корабельного Княжества» нет никакого дела до интересов Империи и ее границ, потому, быть может, что до сего дня они еще никогда не высаживались на ее земли, с имперцами дела не имели… Купеческие караваны из других царств и государств — да, пощипывали, на море и вдали от него, а далекая, почти неведомая Империя… Ну, что Империя… Сказывают, обширна и богата. Коли так — то для первого ознакомительного грабежа хватит и двух тысяч воинов, а если понравится, если добыча будет легкой и обильной, можно будет и всеми силами навалиться: двадцать тысяч мечей и сабель дойдут до самой тамошней столицы, прошьют якобы необъятные имперские просторы запросто, как стрела ночную тьму… Так думал степенно и с приятностью Его Высочество Великий князь Манан Первый, однако, на сушу сходить не стал: государь, как и всякий толковый атаман, обязан щадить собственную жизнь, рачительно рискуя чужими, но — щадить не из трусости, нет, по государственному расчету. Разведчики обшарят окрестности и найдут небольшую, но легкую добычу, обязаны найти, ибо это строгий приказ. Затем добыча будет захвачена и поделена, причем — вся, до последнего медяка, останется «внизу», среди простых ратников, и только тогда уже воодушевленных воинов можно будет бросать в настоящий бой за истинно жирные куши…
Конечно же, делить еще не захваченную добычу — дело неблагодарное, в бою, в незнакомой обстановке всяко ведь может обернуться, поэтому Манан потерпит пока скрип мачт, мелкую «стоячую» качку, до смерти надоевший привкус морской соли на губах… Ищите, храбрецы, хорошо ищите!
Высадились вечером, а уже на исходе следующего дня, то есть, меньше, чем через сутки, добыча была найдена! Да еще и почти под самым носом: девять-десять долгих локтей от пиратской стоянки! Диво дивное: посреди дремучих чащоб, прошитых только узкими полузвериными тропинками, почти на безлюдье и на бездорожье, обнаружился постоялый двор с трактиром, да преогромный! «Дальше некуда» — называется. Подходит к трактиру и твердая, ровная дорога, способная пропустить, не цепляясь за бока, широченные телеги с товаром, но пока не ступишь на нее прямо — шиш заметишь под мелкой травой! В трактире, несмотря на глухомань, жизнь кипит и через край переливается! Людей полно, пьют, едят, швыряются золотом и серебром! И это очень хорошо — золото никому не повредит, хотя люди Манана Первого для почина и медяками бы не погнушались. Постоялый двор очень велик, всем шести отрядам хватит на целый день его запасов — обжираться и обпиваться. Да еще ценности продуванят поровну, какие найдутся на живых и мертвых посетителях, а также содержателях кабака… И женщины наличествуют! Очень ценная добыча, хотя и непрочная. Отряд лазутчиков, понаблюдав сутки, срочно двинулся обратно, к побережью, с тем, чтобы потом, еще через сутки, а то и намного раньше, вернуться вместе с основным войском.
Но трое человек из отряда остались на месте будущей атаки, продолжать слежку и дозор, ибо сила воина во многих свойствах поровну распределена, а слабость — проявляется почти всегда именно в беспечности. И в глупости тоже, но военная беспечность, ратная неосторожность — они и есть главная глупость на свете. Разведчики смотрели в окна, в двери, в щели, и так… и отчаянно завидовали, аж слюной изошлись, ибо наблюдать им приходилось привычные, милые сердцу каждого обжоры, выпивохи и бабника, радости. Вкушать, так сказать, вприглядку. Но удивительного в том трактире тоже хватало. Постоялый двор, видать, непростой, лихими людьми облюбованный…
— Смотри, смотри, Зубан: этот… который оборотней задавил… опять плясать собрался… Потеха!
— Это им потеха, а нам завидки. Хваком его зовут, если я правильно расслышал.
— Чудно: говорят по-нашенски, все понятно.
— А как им еще говорить? По-чужому лопочут те, кто живут за тридевять морей, за океаном, а эти… Отодвинься, фу… и не дыши в мою сторону, давай, давай, от тебя тоже все хорошо видно, как и от меня…
Прошлой ночью внимание лазутчиков привлекла одна очень примечательная личность. Это был здоровенного роста детина, в четыре локтя с половиною, молодой еще, но весьма жирный, даже под рубашкой видно, что бока и брюхо над портками свисают, а сами портки на заду едва ли не лопаются. Казалось бы хлюпец, байбак байбаком, ибо в жиру не может быть силы, но…
Жрет за троих, пьет за пятерых, поет и пляшет без устали — сапоги стоптал — и все никак под стол не валится! Без меча, с одною лишь секирой на поясе, без кольчуги… Ну, оно бы и ладно, что веселится вторые сутки напролет, все настоящие мужчины должны проявлять себя умелыми и стойкими на пиру… Но ведь и другое было, доглядчиков смутившее… Вывалился из задних сеней трактира этот Хвак и шатнулся на двор, во тьму предрассветную, к отхожему месту. Да с пьяных, видимо, глаз, повело его на дальний толчок, в углу двора, который не удобный гостевой, а простецкий, для трактирных жителей-работников. И тотчас же, сладкого мига дождясь, выпрыгнули из засады двое оборотней-людоедов, он и она, юркнули вслед за ним в нужник…