Пенталогия «Хвак»

Санчес О.

— А с чего ты о нем вспомнил?

— Сам не знаю… Скачу сегодня, по совершенно пустынной дороге — и вдруг накатило! Словно бы он рядом со мной, только оглянуться! Но тут мой Гвоздик попытался ограбить припасы, ну, знаешь, храмовые, дары для странствующих жрецов, на дереве висели… Ему охранные заклятья — тьфу, он же у нас охи-охи! Я отвлекся и меня отпустило. Тем не менее, вспомнил о Зиэле, ты спросил — с чего — и я ответил.

— И я отвечу. Быть может, ответ мой тебя не удовлетворит, но… Старайся как можно реже вспоминать о нем, думать о нем и встречаться с ним. Всё.

— Но почему? Мне кажется… у меня почему-то сложилось мнение, что

вы друг другу не совсем… что ты ему обязан?

Снег побледнел и оскалился слабой улыбкой, с горечью, как показалось Лину.

— Я много кому обязан, в том числе и Умане, богине подземных вод, не только Зиэлю… Ты лучше посмотри на этого красавца! Каков, а?

— Храп у него богатырский. Ты что, сон его охраняешь?

Снег рассмеялся, и на этот раз искренне.

— Вроде того. Мы с ним добрые приятели, познакомились в свое время при довольно странных обстоятельствах. Я ему оказал некоторые услуги, помог советом, и с тех пор испытываю к нему теплые чувства, ибо еще древними справедливо замечено, что мы гораздо нежнее любим наших должников, нежели заимодавцев. Кстати сказать, он тоже поучаствовал в нашей драке против Морева, я, правда, сам плохо помню, уже вне разума был… Он даже свалился в пропасть, но уцелел каким-то чудом. А теперь мы случайно встретились на дороге, да вместе и на привал устроились. Он где-то переутомился и спит, а я свеж и созерцаю. Созерцал, вернее сказать, пока на меня не свалилось кое-что поприятнее, а именно ты и твоя звериная ватага! Еще отварчику?

— Нет!

— А зря, дорогой рыцарь Докари! Отвар моего приготовления зело полезен для воина и ученого, а попривыкнуть — так и вкусным покажется.

— Я тебе верю, но — не надо! Я лучше водички попью. А это — странный человек… — юноша понизил голос почти до шёпота, — Снег, он нас точно не услышит?

— Как бревно, не волнуйся. И что же в нем странного?

— Гвоздик ведет себя по-особому, все время норовит встать между мною и твоим приятелем. Смотри: я пошел за веткой — Гвоздик переместился, я вернулся и сел — Гвоздик тут как тут. Он словно бы пытается быть мне щитом, а гвоздикову чутью верить можно. Он как бы и не боится — но предостерегает.

Снег испытующе поглядел на своего воспитанника и одобрительно крякнул.

— Уже кое-что. А ну-ка, Лин, вспомни, чему я тебя учил, окинь его глубинным взором, тем, постигающим…

Лин-Докари ухмыльнулся и довольно небрежно повел в сторону спящего левой ладонью, ойкнул, сразу же подобрался и выставил обе руки, одновременно протараторив заклинание… Уже через пару мгновений он грянулся на четвереньки и оттуда пал ничком, желудок и суставы его сотрясали судороги. Лин застонал, в тщетных попытках погасить дикую боль и хотя бы вызвать очистительную рвоту…

Старый рыцарь продолжал сидеть, как ни в чем не бывало, голос его был сух и безжалостен:

— Разве этому я тебя учил? Воин, перед битвой ли, перед колдовством, должен быть осторожен, холоден, вкрадчив… А не со всей дури лезть вперед открытым горлом! Ты рыцарь, или ты раззява?

— Ох… — Лин встал, наконец на четвереньки, замычал, задышал… — скорее второе! Точно раззява. Отстань, Гвоздик, дай мне помереть спокойно… со мною все хорошо… разве что в мозгах нехватка… Снег, пожалуйста, налей мне своего отварчику…

— А! Оценил, наконец!

— …хочу одной гадостью другую сполоснуть… Вот это да! Ради такого зрелища стоило…

Докари Та-Микол был гибким, сильным колдуном и в любом другом подобном случае беспечность его осталась бы без последствий, но здесь… Спящий толстяк оказался с ног до головы увешан вражескими для него проклятьями, очень гадкими, кошмарными, даже смертными, как успел заметить Лин колдовским зрением… Ни люди, ни демоны с такими проклятьями существовать просто не способны, а этот — преспокойно спит, совершенно ясно, что и сон его обычный, не насланный… Чтобы эти проклятья узреть, их надобно как бы коснуться, дотронуться до них собственной сущностью… Ну… Докари и дотронулся. Хорошо еще, что Снег, несмотря на всю свою показную суровость, был настороже и отвел от Лина большую часть удара…

— Ох, хорош твой отварчик, дорогой Снег… ой, как у меня руки трясутся… Кто же его так?

— А я откуда знаю? Ходил, бродил, небось, по лесам, по горам, собирал попутно, как грибы собирают… Лихие создания пытались с ним посчитаться, даже я со счета сбился, перебирая вериги его… Он тоже, знаешь ли, далеко не свят.

— Да уж наверное! Вон как Гвоздик щетинится… Защитник ты мой бесхвостый!..

— Продолжу. Сей пышный детина отнюдь не образец благочестия и добродетели, однако, это не мешает мне с ним прохладную дружбу водить. Более того, я и тебе сего не возбраняю, ибо негоже одному грешному человеку пыжиться и кичиться перед другим, особенно достоинствами своими. А вот про Зиэля — не вспоминай! Понял ли ты мой урок?

— Не так, чтобы очень, но твой совет учту, даже не вполне его понимая.

— Сего более чем достаточно.

— Но сколько же силищи таится в этой туше???

— Много. А может даже больше, чем ты думаешь, сударь Докари. Ты бы видел пропасть, в которую он грянулся. И вот — без видимых последствий.

— И кто же он такой, откуда взялся?

— Из мужичья. А зовут его Хвак.

ХВАК

ГЛАВА 1

Хвак не помнил отца и мать,

но, рожденный в Древнем Мире,

был он плоть от плоти его,

кровь от крови.

Шел бродяга по весенней дороге, шел куда глаза глядят. Огромный, широкий, борода почти не растет, редковата на толстых щеках, простоволосый, ноги босы, все в цыпках, брюхо жирное — словно у отставного купца, либо кашевара обозного, мозоли в натруженных ладонях лошадиного копыта тверже, а глаза как у мальчишки: быстрые и живые, доверху наполненные испуганным любопытством, только и знает, что таращится по сторонам, всякой мелочи дивиться рад… Да он и в самом деле почти мальчик возрастом: сколько ему — лет семнадцать, восемнадцать было в ту пору?

Широка имперская дорога, льется и льется себе — с запада на восток, с севера на юг, с юга на север: куда хочешь, туда и шагай. Предположим, на запад. А ежели надоест следить глазами каждый вечер, как уставшее за день солнце погружается в расплавленный окоем — дождись перепутья и сверни на другую дорогу, этой поперек: она тоже имперская, точно такая же ровная и широкая, и так же бесконечна в любой рукав. Империя огромна, попробуй, дойди до края!

Но чтобы пресытиться именно созерцанием придорожных красот и попутными пределами, надобно долго путешествовать, не отвлекаясь всяким сорным бытом и неуемными потребностями вздорного человеческого естества, которые не могут не отвлекать: то жажда тебя одолеет, то голод приступит, а то и еще какая нужда припрет, включая сон и желание поговорить, пообщаться с себе подобными…