Пентхаус
Шрифт:
Мне остается только усмехнуться презрительно.
— Весело, значит, было, — оценивает советчик. — Ну, дальше еще веселее будет.
Тот, что молчал, умолкает снова. Ему как будто становится скучно.
Сержант приходит и выкликает самого говорливого: похоже, вернулся кто-то из начальства, и для кого-то расклад изменится прямо сейчас. Замок замыкается с масляным лязгом. Я вижу сквозь решетку, как по стене бежит рыжий таракан.
Он замирает, шевеля усиками.
Он прислушивается.
Он
Дежурный продирает глаза. Поднимает трубку. Отфильтровывает голос начальства от чужеродных хрипов и треска, удивленно сопит носом. Кладет трубку, отправляется.
Шаги слышны все ближе. Сержант кашляет, говорит что-то вполголоса. Потом звенит ключами.
— Пандорин, — слышу я. — На выход.
Пошатнувшись, я хватаюсь за прутья. Молчаливый бросает на меня странный взгляд.
— Везучий, сволочь, — говорит он еле слышно. — Надолго ли.
Дрожь меня охватывает. Сжав зубы, я выхожу из-за решетки. Таракан как будто ждал меня. Теперь он срывается и скрывается в щели между плинтусом и стенкой.
Я иду за сержантом. Это довольно странно: мы движемся по коридору прочь от выхода, сквозь какие-то двери, забранные решетками, затем поднимаемся по лесенке, спускаемся снова — и оказываемся на лестничной площадке.
Здесь горит яркая лампочка. Стены выкрашены бежевой масляной краской. Белеет в углу фаянсовая урна для окурков.
— Свободен, — коротко говорит сержант.
Он вообще немногословен, этот хмурый парень.
— На выход, — добавляет он, видя, что я стою недвижно. — Пройдешь вон там, через вытрезвитель. Мимо проходной, тебя пропустят.
Я трогаю холодную ручку двери. Может, надо пожать ему руку? Я туплю. Я задерживаюсь в дверях, и он качает головой:
— Нет, он все еще не понял. Домой иди, Пандорин. Твое счастье, что протокол задержания не успели оформить.
— Спасибо, — говорю я.
— А спасибо можешь своим девчонкам оставить.
За дверью — прохладная ночь. За кирпичным забором, в высоченном доме напротив светятся окна. Еще через минуту я окажусь на улице, где ездят машины и ходят люди.
Сержант спокойно закуривает. Мне не предлагает.
— Жизнь — как будильник, — говорит он вдруг. — Один звонок, потом другой звонок. Так от звонка до звонка и живем.
Пожав плечами, я открываю дверь пошире. Иду через двор, залитый лунным светом. Пробираюсь сквозь узкую калитку. Шагаю по пустынному тротуару. Фонари плавают в лужах: разве был дождь?
Маленький корейский «шевроле» мигает фарами. Я оглядываюсь: больше некому, только мне.
Я отворяю дверцу и, вздохнув, опускаюсь на сиденье рядом с водителем.
Танькины руки сцеплены на руле. Она даже не посмотрела на меня ни разу.
Я разглядываю ее пальцы. У нее колечко с белым сапфиром. Не обручальное. Если бы она вышла замуж, я бы знал, — думаю я. Она бы мне написала. А может быть, и нет.
Мотор «шевроле» еле слышно постукивает на холостом ходу: гидрокомпенсаторы нужно менять. Приборная панель подсвечена зеленым. Машинка не новая, отмечаю я. Пробег — семьдесят тысяч. Таня живет небогато.
— Она хитрая девочка, твоя… Марина, — наконец прерывает она молчание. — Знаешь, что она мне сказала, когда позвонила?
Таня впервые оборачивается. Ее губы пляшут в какой-то странной полуулыбке:
— Сказала, что она любит меня. Все еще любит.
— Она? Тебя?
Таня молча кивает.
Когда-то моя подруга сама привела Маринку к нам домой. Чем-то ей понравилась эта тоненькая беспризорница с четырьмя годами музыкалки по классу рояля. Она потрепала меня по загривку, заметив, каким взглядом я провожал эту девчонку (в моем же халате) — старательно скучающим. Изо всех сил равнодушным.
О чем-то они говорили там, в ванной, под шум низвергающейся воды, чтоб я не слышал.
Неужели об этом?
Вероятно, нужно что-то сказать, и я мучительно подбираю слова.
— Ты служишь все там же? — спрашиваю я. — В инспекции?
— А как бы я тебя вытащила иначе? Не все так просто. Пришлось важных людей от отдыха отрывать. А то бы до понедельника в обезьяннике просидел. Это как минимум. А что как максимум — ты и сам знаешь.
Я проглатываю слюну.
— Спасибо, Тань, — говорю я.
Я испытываю к ней запоздалую нежность. Легкую, странную, неуместную нежность. И я спрашиваю:
— Может, заедем ко мне?
— Исключено, — произносит она очень ровно. — А благодарить меня не за что. Это я не для тебя сделала.
Что-то обрывается там, внутри. Наверно, я никогда не смогу поцеловать ее, думаю я. Даже по-дружески. Пройдет еще немало времени, прежде чем смогу.
— Спасибо все равно, — откликаюсь я после пары секунд молчания.
Таня смотрит на дисплей мобильника. Ей пришло сообщение. Кажется, она забыла про меня.
— Ты живешь все там же? — спрашивает она затем. — Я тебя докину. Извини, очень мало времени.
«Шевроле» трогается с места. Мелькают фонари: знакомые улицы с пассажирского сиденья кажутся чужими.
Я искоса гляжу на Таньку. Я вспоминаю ее в милицейской форме (она иногда щеголяла в милицейской форме). С аккуратными погончиками. Она всегда была решительной, моя подруга-инспектор. Особенно в том, что касалось ее подопечных-несовершеннолетних.