Пепел Асгарда
Шрифт:
– Хорошо, отец. – Райна протянула обе руки.
Хрофт с силой вонзил меч в середину круга; ладони валькирии легли в его собственные.
– У тебя много шрамов, дочка… – По лицу Отца Дружин пробежала тень.
– Шрамы украшают валькирию, – пожала плечами Райна. – Давай начинать, отец.
Хрофт кивнул и заговорил.
Не на распространённом старом языке Большого Хьёрварда, общим для богов, людей, великанов и гномов, на языке, которым они пользовались ещё в ту пору, когда никто и слыхом не слыхивал ни о каких «Молодых Богах».
Райна вообще никогда не слыхала подобного языка, казалось, состоявшего из одних шипящих. Так, наверное, говорили бы змеи, если б вообще умели говорить. Валькирия ожидала пламенеющих рун, исконных рун Владыки Асгарда, но вместо этого словно песок шелестел по извивам безводных барханов, словно ветер катил по волнам пустыни сброшенные скорпионами панцири. Некромантия, мелькнуло у Райны. Этой магии не было в древнем Асгарде – или же отец никогда не пускал её в ход. Юная Рандгрид о таких вещах вообще не задумывалась; воительница Райна, напротив, слишком часто пересекалась с «повелителями мёртвых» – и скрещивала с ними клинки, – чтобы не распознать сейчас эти заклятия.
Где отец узнал всё это? Обрёл ли когда-то сам, как обрёл священные руны – или они взялись откуда-то ещё?
От ладоней отца шёл холод. Великий Один повелевал и северными ветрами, ему приходилось вырывать из рук ётунов власть над буранами и льдами, метелями и бурями; но сейчас руки Старого Хрофта источали холод могилы.
Казалось бы, как «холод могилы» может отличаться от «просто холода»? Однако Райна не спутала б его ни с каким другим: сосущий, словно вампир, вытягивающий силы и саму жизнь. Не сравнить с обычным звонким зимним морозом, даже самым лютым, когда птицы замерзают на лету.
Райне это не нравилось всё больше и больше. Но «кольцо» составлено, рук не разомкнуть, и она вслушивалась, втягивалась в волны чужого волшебства, чужого и чуждого, делясь собственным, пробуждённым после обретения меча.
Меч отзывался тоже, подрагивал в ножнах, от рукояти исходило тепло, и это было очень, донельзя приятно – словно, стоя под ледяным ветром, ощущать горящий под боком костёр, что не даст пропасть.
А вокруг Одина и Райны уже поднимались, захлёстывая им колени, волны серого пепла. Словно от брошенного в воду камня, они расходились всё дальше и дальше, взлетали и опадали, точно вся земля вокруг обратилась в тончайшую серую пыль.
У Райны заледенели пальцы, потом ладони, запястья, холод подбирался к локтям. Валькирия умела терпеть и не такое, но руки не просто мёрзли, они немели, отнимаясь и отказываясь повиноваться.
Но заклятия Одина работали – вокруг Райны медленно, но верно поднимались стены Асгарда, в точности такие, как она помнила; в точности такие, но серые, призрачные, из тонкого пепла. Они дрожали, покачивались, будто норовя вот-вот обрушиться. Валькирия узнавала их – чертоги Тора, покои Бальдра, уютный дом кроткой Идун…
И, конечно же, Валгалла. Чертог Золотых Щитов, тронный зал, сердце Асгарда, его душа. Валгалла поднималась последней, её стены вырастали прямо вокруг Райны и Одина, скрывая остальную часть Асгарда.
Поднялись колонны, пролегли потолочные балки, возникли высокие двери, за ними – крыша. Сложился трон Отца Богов, и даже стало возникать что-то за ним, там, где в эпоху владычества асов раскидывало могучие ветви Мировое Древо.
Конечно, оно было ненастоящим. Лишь отражением Древа истинного – потому что, когда пал Асгард, и сам священный ясень обратился в такой же серый пепел, как и всё вокруг, Митгард остался стоять, как стоит и посейчас. Ётунхейм опустел, великаны погибли, а немногие уцелевшие давным-давно бежали кто куда, – но земли, горы, реки никуда не делись.
Наверное, это было ненастоящее Древо, раз мир прекрасно обошёлся без него…
Свет померк, над головами Хрофта и Райны сомкнулась крыша. Призрачный двойник настоящего Асгарда был готов; если бы ещё так же просто можно было возродить Асгард истинный, да ещё и со всеми его обитателями…
– Вот, – хрипло сказал Один, опуская руки. Райна едва согнула локти, поднося ко рту и пытаясь согреть дыханием заледеневшие ладони.
– Что «вот»? – выдавила она.
– Смотри и слушай!
Отец Богов решительным шагом двинулся к собственному призрачному трону. Райна осталась стоять, кое-как пристроив обе измёрзшиеся руки на тёплый эфес меча.
Что он сделал? Какие силы разбудил, кого лишил вечного покоя? И где, как, откуда добыл такие заклятия?
В том, что это была некромантия высшей пробы, Райна уже не сомневалась.
Конечно, ничего удивительного, что за прошедшие тысячи лет великий бог Один научился чему-то новому, но…
Никогда её отец, любивший всех своих дочерей, не творил ничего подобного. Мёртвыми занималась Хель, и никто из асов не вступал в её мрачное царство. Никто не исправлял вопиющую несправедливость, что в жуткие подземелья уходили ничем не провинившиеся дети, старики-пахари, кому не выпало погибнуть с оружием в руках, верные жёны, заботливые матери – всех, всех их, за малым лишь исключением, ждали не переполнявшиеся никогда залы Хель.
Конечно, были поля Фрейи, её чертоги, где собирались «избранные добронравные жёны и мужи, что праведностью своей заслужили спасение от Хель». Но таких было мало, очень мало. Их сторонились, а эйнхерии так и просто презирали. Да и сама добрая Фрейя, если присмотреться, не слишком их защищала перед другими асами, словно стыдясь собственной доброты.
Может, эти заклятия пришли оттуда? Из тех дней, что валькирия Рандгрид не помнила? В конце концов она, младшая из всех Тринадцати, родилась не слишком задолго до Боргильдовой битвы (по меркам асов, конечно), мир был уже целиком и полностью устроен.
– Смотри и слушай! – настойчиво повторил Один, останавливаясь возле призрака собственного трона.
Словно лёгкий ветерок пронёсся по исполинскому пиршественному залу. На пустых серых лавках возле пустых серых столов стали одна за другой появляться призрачные фигуры, ещё прозрачнее и бестелеснее сотканных из пепла стен.
Эйнхерии – они возвращались. Райна невольно посторонилась, но никто из призраков её не замечал и она никому не помешала. Да и сами привидения казались «призраками призраков», черты лиц и одеяний стёрты, лишь подрагивающие очертания, плывущие над серым полом контуры человеческих фигур.