Пепел и алмаз
Шрифт:
Была чудесная, теплая, звездная ночь. Тротуары просохли после дождя, и только кое-где поблескивали неглубокие лужи. Перед «Монополем» стояла длинная вереница военных машин. Шоферы от нечего делать прохаживались вдоль тротуара. В одной машине несколько человек пили водку. К ним присоединились и два милиционера, стоявшие рядом.
Выйдя из «Монополя», люди не торопились расходиться. Возвращаться домой не хотелось. Они собирались группками, смеялись, громко окликали друг друга в темноте, всячески оттягивая минуту расставания. С противоположного конца рыночной площади доносилось разухабистое
А надо всем этим в темноте раздавался голос диктора. Опять передавали сводку:
— «…военные действия будут приостановлены сегодня, в субботу, в восемь часов утра…»
Анджей быстрым шагом пошел по направлению к дому. И сразу же за углом, в боковой узкой улочке, наткнулся на патруль. И хотя оружия у него при себе не было и документы были в порядке, он похолодел, как во время оккупации, когда случалось проходить мимо немецких патрульных. К этому неприятному ощущению присоединилось унизительное чувство стыда.
Его не задержали. Солдаты медленно шли посередине узкой мостовой. Когда Анджей поравнялся с ними, один из них направил на него фонарик и сразу же погасил. И вскоре равномерный, тяжелый стук подкованных сапог затих за углом.
У Алика был свой ключ от входной двери. Он сунул его в замочную скважину, но ключ почему-то не поворачивался. Наверно, дверь была заперта изнутри. С минуту он соображал, как быть. Он был уверен, что мать еще не ложилась, но постучаться не хватило духу, и он решил войти через черный ход.
Из кухни сквозь неплотно занавешенные окна в нескольких местах просачивался свет. Он постучал. Шаркающие шаги Розалии послышались быстрей, чем он ожидал. Она подошла к двери и спросила:
— Кто там?
— Я, — понизив голос, ответил он.
Когда он вошел, Розалия громко захлопнула дверь. Он накинулся на нее:
— А потише нельзя? Весь дом перебудите.
Старуха, видно, собиралась ложиться спать. Поверх белой ночной рубашки до пят она накинула толстый халат, а голову обвязала теплым платком. Ее маленькие глазки, выглядывавшие из-под надвинутого на лоб платка, подозрительно уставились на Алика.
— Потихоньку крадется домой тот, у кого совесть нечиста. А мне, слава богу, нечего бояться.
Алик пожал плечами и с независимым видом прошел мимо старухи. В доме было тихо. Не зная, что делать, он в нерешительности остановился посреди кухни.
— А позже ты не мог прийти? — бросила Розалия.
— Мама спит?
— Как же, спит! Места себе не находит, волнуется, что тебя нет. Разве она теперь уснет?
Он старался не смотреть на Розалию, но все время чувствовал на себе ее испытующий, сверлящий взгляд.
— Ну, я пойду. Спокойной ночи.
— Куда ты? Куда ты пошел, Алик?
— Спать.
— А ужинать? Может, ты думаешь, я буду по ночам в столовую подавать? В кухне поешь. Сейчас разогрею.
— Мне что-то не хочется есть.
— Как это не хочется? Опять фокусы! Мать о нем беспокоилась,
— Почему я обязан есть, если мне не хочется? — разозлился он. — Спокойной ночи.
Розалия забеспокоилась.
— Господи Иисусе, хоть чаю горячего выпей.
— А есть?
— Конечно, есть.
Чайник стоял на маленьком огне, и вода почти кипела. Алик стал жадно пить, обжигая губы. Розалия стояла рядом и молча смотрела на него. Он выпил залпом чай и отодвинул чашку.
— Может, еще налить?
— Нет, спасибо. Пойду к себе. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — ответила она и, покачав головой, тяжело вздохнула.
Алиция ждала сына в холле. Она давно высматривала его из окна; казалось, прошла уже целая вечность. И когда наконец его стройная фигура появилась у калитки, а потом возле дома, у нее отлегло от сердца. Вернулся. Цел и невредим. Еще минуту назад это было единственным ее желанием. Но тут вдруг на нее снова нахлынуло все то, прежнее. Она сделала над собой колоссальное усилие, чтобы не броситься на кухню. В голове теснились, путались мысли, и она стала исступленно молиться про себя. Все пережитое слилось в этой молитве: боль, отчаяние, муки телесные и душевные.
Алик шел, понурив голову, и только у лестницы, заметив мать, с робкой улыбкой остановился.
— Добрый вечер, — тихо сказал он.
В первый момент Алиция не могла произнести ни слова. Он показался ей бледным, осунувшимся и каким-то помятым; волосы растрепаны, под глазами темные круги. Откуда он пришел? Где был и что делал все это время? И зачем взял у нее деньги? На какое нехорошее дело? Вот он, совсем рядом, рукой достанешь, а она ничего о нем не знает. Собственный ее сын, маленький Алик, который всегда был для нее чистым, невинным ребенком, вдруг стал темной, мучительной загадкой. Все бессонные ночи, проведенные у его постели, все радости и горести, которые он ей доставил, стеснились в ее груди, — и словно в последний раз перед тем, как окончательно и бесповоротно угаснуть, в сердце вспыхнула горькая, ненужная уже любовь.
Алик стоял, потупясь, смотря на свои облепленные грязью ботинки, и по мере того как молчание затягивалось, яркий румянец заливал его лоб, щеки, уши, алой волной сбегая на шею.
— Розалия сказала, что ты беспокоилась, но ведь еще нет десяти…
Он поднял глаза, но, встретив суровый взгляд матери, замолчал.
— Алик!
— Что, мама?
— Тебе нечего мне сказать? Совсем нечего?
— А что? — спросил он и запнулся. — Мы в кино были.
— Алик! А то, другое?
— Что другое?
— Как мог ты это сделать? Ты, мой мальчик, мой сын, которому я так верила, так доверяла. Ты — вор? Крадущий потихоньку…
— Чего тебе надо от меня? — вскинулся он.
— Ты сам знаешь.
— Нет, не знаю.
— И у тебя нет смелости признаться? Алик, Алик, как тебе не стыдно!
Он стал лихорадочно шарить по карманам, наконец нашел деньги в брюках.
— Вот! — Он сунул ей в руки скомканные бумажки. — Все цело. Можешь сосчитать.
— Что это? — прошептала она.
— Ну, те деньги, три с половиной тысячи, которые я взял у тебя взаймы.