Пепел кровавой войны
Шрифт:
— Ты будешь о-о-очень удивлена, когда узнаешь, кто еще среди нас засранец, — ответил он, покачав бровью. Этот столь же мучительный, сколь и фальшивый мимический жест не предвещал ничего хорошего, но Марото продолжил, пытаясь сменить тему разговора, как поступал всегда, когда не устраивал Театр Суровой Правды: — Что касается другого вопроса, то, раз уж никто не проболтался тебе о сюрпризе, который приготовила Чи Хён, я тоже ничего не скажу. Тебя ждет адское потрясение...
— Расскажи! — взмолилась Пурна, не в силах больше подыгрывать. — Расскажи, Марото, я смогу это выдержать.
Он вздохнул и посмотрел на свои руки. Они были такими слабыми. Затем взглянул на Пурну и сказал:
— Знаю, что сможешь. Никогда в тебе не сомневался. Я просто... не решаюсь произнести это вслух. Придвинься, на ушко шепну.
Пурна придвинулась, подозревая, что он хочет засунуть ей в ухо мокрый палец или выкинуть нечто в этом же духе.
Лучше бы Марото так и сделал. Но он рассказал ей правду.
Это было самое трудное, но теперь Марото мог наконец успокоиться. И не важно, поверила Пурна или решила, что ей пудрят мозги: он в самом деле искренне верил, что они снова встретятся. Лучшие друзья всегда встречаются снова, в самых невероятных местах.
Это была бы самая подходящая заключительная нота, но хороший актер черпает энергию даже из перегруженной деталями пьесы. И Марото позвал свою сестру сразу после того, как чмокнул Пурну в щеку и отправил на незапланированное свидание с необъяснимо постаревшими герцогиней Дин и графом Хассаном. Он не дурачился, он действительно хотел побыть с ними... хотел, но не заслуживал. Для человека, поставившего раком всю Звезду, чтобы спасти собственную задницу, мучительная смерть в одиночестве — не самое жестокое наказание.
Конечно же, он не остался в одиночестве. Лучшая прокралась в комнату так, словно охотилась во вражеских угодьях, смерила его взглядом, как хищника, чьи клыки могли оказаться длинней, чем ее ножи. Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз видел сестру, но до чего же она постарела.
Ну что ж, если она не собирается заговорить первой, то и он... Однако после долгой минуты, в течение которой Лучшая смотрела на него так, словно хотела испробовать новый способ свежевания дичи, одним лишь взглядом, он прочистил горло и произнес:
— Привет, сестра.
— Те трое за дверью говорят, что ты забрался туда.
Первые слова, сказанные ею брату за десять с лишним лет. Как похоже на нее!
— Да. — Марото усмехнулся, припомнив свои злоключения. — Что-то вроде того. Я прыгнул на огромный глаз, но он превратился в дерево. Попробовал спуститься, но... э-э-э... сорвался. В общем, долгая история.
В первый раз на его памяти Лучшая улыбнулась. Во всяком случае, попыталась — трудно сказать наверняка, потому что это далось ей нелегко. Она подошла к постели:
— Расскажи мне ее, брат.
Марото обдумал все странности этой сцены. Многие сцены выглядели довольно странно, когда в них была замешана его семья.
— Хорошо. Но только потому, что тебя хвалила Пурна.
— Она меня хвалила?
Ее голос был таким же жестким, как и взгляд, но Марото лишь сейчас заподозрил, что под коркой грубости прячется душевная мягкость.
— Похоже, у тебя тоже есть песня для меня, но хозяин должен похвалиться первым, — сказал Марото, чувствуя, что ему уже не столь противно развлекать сестру.
Он даже подумал, что и все прочее могло бы на самом деле оказаться не таким уж и плохим, если бы у него хватило смелости взглянуть этому прочему прямо в глаза. Все, от чего он убегал и к чему не успел подступиться... А затем Марото засунул все это дерьмо туда, где ему и место, чтобы спеть сестре лучшую из всех проклятых песен, какие она когда-либо слышала.
Сюда могло бы прийти куда больше людей, чем на ее похороны. Его многие любили, и многим он был должен. Но в подобных вещах соревноваться глупо. Важно то, что он больше всего хотел, чтобы пришла именно она.
София оставила Мордолиза снаружи. Придет время, когда она будет кормить его вдоволь, и это неизбежно, но сейчас ему не достанется ни капли. Ширма задвинулась у нее за спиной, и София подошла к каменному ложу.
Но, даже видя Марото перед собой, она все равно не могла поверить. Словно отчаявшийся ребенок, пыталась обнаружить в угасшем теле биение жизни. Царапала холодную кожу ногтями, внушая себе, что это всего лишь восковая копия. Перепробовала все, что делала с Мордолизом в Службе Ответов, словно варвар тоже был спящим демоном, которого можно пробудить, если знать секрет. Не могла принять случившееся; не могла поверить, что он не даст ей возможности проститься. Не позволит сказать, что она сожалеет о том, как изощренно и часто они ранили друг друга.
Но он это сделал. И, уже обернутый саваном, нанес последний укол в их фехтовальном поединке, длившемся всю жизнь.
Оставил ей запечатанное письмо с буквой «С».
Она не хотела замечать эту бумажку, пыталась отказать ему в последних словах, как он отказал ей... но не смогла. Вскрыла конверт, и крошки багряного воска посыпались на серебряную монету, прикрывавшую его глаз. В предутренних сумерках быстро прочитала написанное, потом еще раз, а потом смяла лист в кулаке, которым медленно ударила в холодную грудь Марото, словно надеясь хотя бы сейчас достучаться до его глупого сердца.
В это мгновение София ненавидела его не за то, что он сделал, а за то, что не рискнул дать ей возможность простить его.
И ненавидела себя за то, что была такой стервой, сумевшей вселить этот страх в душу своего лучшего друга.
Глава 38
Мрачный очень утомился от тех забав, что они проделывали, когда опробовали приобретенный Гын Джу страпон, но никак не мог уснуть. Уже давно нужно было встать, а не сопротивляться до последнего, надеясь задремать, но это лишь доказывает, что, несмотря на множество полученных от жизни уроков, есть такие ошибки, которые ты будешь совершать снова и снова. Он медленно и осторожно снял со своей груди руку Чи Хён и выбрался из широкой каменной кровати. Сон и все, что с ним связано, — это еще один предмет, в котором непорочные разбирались лучше, чем кто-либо другой за пределами Кремнеземья. Обычно Мрачный прекрасно засыпал на плоском матрасе, но только не сегодня. Перешагивая через разбросанную по всей огромной спальне одежду, он добрался до раздвижной стены, сквозь которую пробивался лунный свет, тихо отодвинул панель и вышел на балкон.