Пепел Нетесаного трона. На руинах империи
Шрифт:
Рук улыбнулся.
Для него это был не бой, и все равно в нем взметнулась радость. Быть сильнее и быстрее правильно…
А потом на него обрушился мир.
Страшная тяжесть – жесткая, горячая, навалилась на плечи, на затылок, подломила колени, вбила его в пол. Он зашарил руками в поисках опоры, нащупал угол скамьи, подтянулся, не удержался и снова ткнулся лицом в гладкий пол. Балка… Подгрызенная огнем балка обрушилась, ударила… На глаза с краев наползала тьма, а в середине стоял вихрь огня и воплей. Он снова попытался выправиться, но храм качался
Он понимал опасность, надо было встать, а сознание казалось маленьким и далеким, как война в чужой стране. Тело стало неподъемно-тяжелым. Он попробовал сесть, подтянуть под себя ноги – они не слушались. Потребность спешить вытекала из тела. Он, больше из упрямства, продолжал попытки и сумел наконец перевернуться на колени. Мир – расплывшиеся пятна огня и теней. Свет – как гвозди, вбитые через глаза в мозг. Над ним склонялись две фигуры, люди с оружием – высокие, четкие, похожие на стражей святыни. Казалось, он должен был их помнить, но имена не шли на память. Где он? Почему все горит? Что это у них за спинами за женщина с четырьмя руками и пылающим телом?
– Здесь все разваливается, – буркнул один, с топором в руке.
Он горбился, зажимая себе бок ладонью.
Второй молча кивнул и ткнул Рука в бок острием копья.
– Хочешь его забрать? К Достойным?
Тот, с топором, подумал, сплюнул и мотнул головой.
– Слишком хилый.
Рук готов был расхохотаться. И Бьен так говорила.
Бьен!
Имя прорезало горячий туман у него в мозгу.
Перед ним не боги, даже не ложные боги. Они пришли громить, запугивать и убивать. И все это проделали, а Рук их не остановил. Воспоминание камнем навалилось на грудь. А вот Бьен… – он наконец припомнил – Бьен бежала.
Если она бежала, почему тогда стоит за спинами этих двоих? Рук прищурился, заморгал. Или это горящее изображение Эйры? В глазах мутилось, не разобрать.
– Нет, – проговорил он и затряс головой, усилием воли внушая ей: «Беги!»
Она должна быть уже далеко, на воде, за каналом, в безопасности, на свободе. Только вот в Домбанге не осталось безопасных мест, а она стояла в двух шагах за спинами вооруженных убийц, собиравшихся ее изнасиловать и скормить дельте. Она стояла, освещенная сзади заревом пожара, с блестящим от пота и крови лицом, и мокрые волосы блестели так, словно уж загорелись.
– Нет! – простонал он, силясь подняться.
Рук сумел разогнуть одну ногу, потерял равновесие и повалился на бок.
– Не соображает, когда лучше полежать, – заметил Топор. – Для Арены, может, и сойдет. Свяжем и захватим с собой…
– Некогда, – отмахнулся другой и, шагнув вперед, приставил острие копья к горлу Рука. – В городе полно предателей и еретиков. Для Достойных найдем другого, покрепче жреца любви.
Рук не слушал его, не замечал ни копья, ни державшего его человека. Он смотрел ему за спину, на Бьен. Теперь он ясно видел – Бьен.
– Прошу тебя, Эйра, – взмолился он. – Вели ей бежать!
Эйра не отозвалась, бесстрастно взирала с почерневшего холста.
А
Она как будто не замечала, что на ней уже загорелась одежда. У него на глазах она подняла руки. Растянула губы в оскале. И зарычала, снова и снова повторяя непонятное ему слово: «Всех! Всех!» Так это звучало, но он не видел смысла в этих звуках.
Лицо Топора недоуменно сморщилось. Он начал оборачиваться, наконец-то заметив, что кто-то стоит за спиной. Слишком поздно.
Бьен сжала правую руку в кулак, и человеческая голова лопнула, как попавший под тележное колесо переспелый плод, – забрызгала ей лицо жижей и осколками, окатила Рука. Тело качнулось и повалилось, из шеи струей полилась кровь. Бьен с криком сжала вторую руку, и череп лопнул у второго врага. Когда Рук наконец сумел подняться на ноги, она еще визжала, дрожа и широко раскинув сжатые в кулаки руки, будто держала в них какую-то драгоценность, которую нипочем не согласилась бы отдать.
14
– Нам надо туда вернуться, – сказала Бьен.
Рук покачал головой и едва сдержал подступившую от движения рвоту.
– Если кто и выжил, их захватила толпа.
– Не за выжившими. За убитыми.
– С мертвыми такое дело, им живые уже не помогут.
Он мало что запомнил из прошедшей ночи: огонь и вопли, кровь, горящая статуя Эйры. Он не помнил, откуда у него жуткий кровоподтек на затылке, откуда дергающая боль в плечах и шее; не помнил, как он бежал из храма, как нашел дорогу в лачугу Ли Рен, но кое-что понимал ясно: они с Бьен спаслись одни. Никого больше не вывели.
Ли Рен развела у самых дверей своей хижины дымящий костерок и помешивала в чугунном котелке варево, пахнущее угрем, солью и сладким тростником. Рук был знаком с женщиной добрых десять лет – с тех пор, как месяц выхаживал ее после перелома бедра. Старуха – она уже тогда была стара – оказалась кладезем басенок и сказок, возможно взятых из головы, но все равно занимательных. Когда перелом у нее сросся, Рук взял привычку навещать ее пять-шесть раз в год. Он не запомнил, как принял решение укрыться у нее, но оно представлялось разумным. Насколько сейчас что-то могло показаться разумным.
– Наши друзья заслуживают большего. Как и наша богиня.
Память Рука опалило пожаром.
– Я видел, как богиня горела.
– По-моему, – Бьен кинула на него острый взгляд, – ты сказал, что все забыл?
В ее голосе чудилась непонятная ему настойчивость.
– Я запомнил ее лицо. И как глаза обращались в пепел.
Бьен не сразу отвела взгляд – словно ждала, что он еще скажет. Не дождавшись продолжения, чуть расслабилась и кивнула.
– Это же просто образ. Эйра – не то, что Трое. Она не живет в идолах. Она в наших чувствах и наших делах. И мое дело – вернуться туда.