Пепел Нетесаного трона. На руинах империи
Шрифт:
Рук зажмурился от пробившегося в щель солнечного луча. Может, это и не опасно? Кровожадная толпа, наверное, разошлась. На пожарище теперь шарят жители восточного берега Змеиного, растаскивают все ценное. Им нужно золото, стекло, бронза, а до тех, кто ищет тела, дела нет. Что до зеленых рубашек, у них не хватит людей сторожить все городские развалины. Ну, пережила погром пара жрецов, и что? Едва ли они с Бьен в состоянии возглавить сопротивление.
– Пойдешь со мной? – спросила она, вглядываясь в его лицо.
В голосе звучала боль и та же непривычная настойчивость.
Рук
– Пойду, конечно, – тихо сказал он, оторвавшись наконец от ее губ.
– Но прежде поешьте. – В дверях показалась Ли Рен, строго погрозила им деревянной ложкой. – И обещайте, что вернетесь.
– Спасибо тебе, – сказал Рук, – за все. Вернемся, на эту ночь уж точно.
– Нам больше идти некуда, – кивнула Бьен.
На тлеющую стену мочился пьяный. Моча шипела и поднималась вверх едким облачком.
– Кончай, – грубее, чем ему бы хотелось, приказал Рук.
Пьяный оглянулся, хмуро сощурил глаза, решая, надо ли слушаться приказа. По правде сказать, приказ немного значил. У Рука еще раскалывалась голова. Четверть мили от хижины Ли Рен он одолел (не без помощи Бьен), но удар, оставивший здоровенную шишку на затылке, основательно подорвал силы. Пьяница, видно, учуял его слабость.
– Отвали, а?
– Я… – заикнулся Рук.
Бьен тронула его за локоть – молчи! И многозначительно показала глазами на улицу, где занятые делами прохожие слишком уж усердно отводили глаза от сожженного храма и стоящих у пожарища людей.
– У нас здесь жили друзья, – сказала Бьен.
– Друзья, – крякнул пьяница. – Ха! Пограбить пришли, только вы припозднились. Ничего не осталось. Растащили.
Ярость упала на Рука жаркой весенней грозой с ясного неба. Захотелось вдруг ударить этого человека, ткнуть мордой в золу, повалить и пинать…
Он закрыл глаза.
«Я служу богине любви. Я жрец Эйры».
Он не чувствовал себя жрецом. И человеком не очень-то. Трудно было стоять на ногах. Трудно было соображать. От резких движений мир шел колесом.
– Кто-то выжил?
Он не сразу понял, что это его слова.
– Ха! – опять крякнул пьяный, затягивая веревочный пояс, и кивнул на развалины. – А ты как думаешь?
От изящного храма осталась груда переломанных балок и битого стекла. Крыша сгорела или провалилась, в небо торчали несколько обугленных колонн. Северная и западная стены устояли, но угрожающе завалились внутрь. Южная и восточная – в руинах: разбитые статуи, искореженные карнизы, бесформенные угли вместо полированных досок. Все пропиталось горелым маслом и жутким сладковатым запахом – так пахнет только человеческая плоть.
Бьен, все это время кусавшая губы, вдруг скрючилась в приступе рвоты. Распрямившись, она утерла губы рукавом и показала.
Он не сразу отличил это от других обломков. Потом разглядел. Когда рушилась стена, захлопнулось одно из изящных высоких окон. Захлопнулось, когда кто-то пытался через него выбраться. Кисть руки – темная кожа обуглилась дочерна, пальцы скрючились, как когти. Голова – волосы опалены, рот так и застыл, разинутый
На стене над трупом расселись стервятники дельты. Сидели, вертели головами. Черно-бурые перья в проплешинах свалялись, на голых розовых головах настороженно блестят черные глаза. Но клювы… клювы – словно драгоценный инструмент, заботливо отполированный хозяином и готовый к работе.
Рук отвернулся.
– Шел бы ты отсюда, – сказал он пьяному.
– А то?.. – пошатнувшись, с вызовом ответил тот.
– Шел бы ты, – повторил Рук.
Он не повысил голоса, не шевельнулся, но что-то в его взгляде заставило пьяницу моргнуть и попятиться. Скользнув по Руку мутноватыми глазами, он вроде бы задержался на выступающей из-под рукавов татуировке и харкнул в золу.
– Желаю скорой встречи с друзьями!
И он заковылял по улице.
Бьен с Руком постояли еще, молча разглядывая руины. Другие храмовые постройки уцелели. За сгоревшим храмом стояли спальный корпус, трапезная, лазарет – закопченные, но нетронутые. Только на площадке двора никакого движения. И в дверях пусто, и из окон ни звука.
– Надо сжечь тела, – сказала наконец Бьен.
– Крематорий… – Рук бросил взгляд на восток.
– В крематорий их никто не понесет.
Рук медленно кивнул. На улице, в полусотне шагов, были люди. Покосившаяся стена почти скрывала их с Бьен, но при желании всякий мог увидеть. Тут уж ничего не поделаешь. У них здесь дело. Чем скорее они закончат и вернутся к Ли Рен, тем лучше.
– Я буду сносить тела.
– А я разведу огонь из того, что осталось, – кивнула Бьен, указав на россыпь обугленных бревен.
Рук слыхал, что в других краях, где земля – это земля, а не наслоения ила, мертвых хоронят в ямах. Такой обычай казался ему отвратительным, низким. В Домбанге мертвых сжигали – богатых на кострах, разведенных во дворе их домов, остальных в огромном крематории Крысиного острова. Тела не превращались в мешки гнилого мяса, а становились огнем, жаром, чистым белым пеплом.
Но только не те, что остались в храме Эйры.
Некоторые сохранились почти целыми – вмятина в черепе, разрез между ребрами, пятно почерневшей крови, распахнутые безжизненные глаза. Такие оказывались самыми тяжелыми, но с ними было и проще. Относя их к погребальному костру, Рук мог представить, что несет живых. Он мысленно извинялся перед ними, прощался, поименно поручал их заботам богини.
Но большая часть трупов обуглилась, съежилась, распадалась, выеденная огнем. При попытке их поднять отваливались конечности. Глаза у них выкипели. Кожа сползала под рукой, оставляя на пальцах черный сальный налет. Еще вчера эти люди были его семьей, его друзьями. Старик Уен, Хоан, Чи Хи, Ран… сейчас он не мог их узнать. Они вызывали брезгливость, словно никогда и не бывали людьми, и за эту брезгливость Рук ненавидел себя. Ему хотелось нырнуть в канал, отмыться дочиста, но жрецов Эйры не учили соскребать с себя останки любимых людей. И он одного за другим, целиком или кошмарными кусками, относил их к огню, довершая начатое погромщиками.