Пепел Нетесаного трона. На руинах империи
Шрифт:
Закончив, он встал на колени рядом с Бьен, вперился в пылающее пламя. Ей досталось никак не меньше его: свалить в кучу обломки бревен, сложить в костер, достаточно высокий и жаркий, чтобы очистительный огонь сделал свое дело. Лицо у нее было вымазано золой, потом и слезами; на правой руке кровоточила ссадина. И два ногтя на левой она сорвала. Руку хотелось ее обнять, но от него несло бойней, поэтому он только опустил ладонь ей на плечо. Бьен клонилась к нему, будто не осталось у нее сил держаться прямо.
– Пора уходить, –
– Всюду опасно.
Огонь лизал последние трупы. Жар взметывал искры высоко вверх, они мерцали в меркнущем небе и гасли.
– Они могут вернуться.
– Не вернутся, – покачала головой Бьен. – Они своего добились.
Рук крепко зажмурил глаза. На изнанке век вспыхивали видения: молящие о пощаде жрецы, пылающие стены, блестящее в зареве оружие. У него болела голова. Видения не связывались в единое целое. Он помнил, что перед погромом сидел с Бьен в часовенке, помнил, как распахнулась дверь, помнил прижатого к алтарю старого Уена. Остальное терялось в темноте.
– Как мы выбрались?
Бьен отстранилась. Открыв глаза, он встретил ее невыразительный темный взгляд.
– Ты забыл.
– Помню, как кричал, дрался… – Он запнулся. – Кого-то со шрамом, усатого.
Ухмыляющееся лицо явственно встало перед глазами и тут же пропало.
– У меня было оружие? – уточнил Рук.
– Канделябр.
Руки помнили точнее разума – тяжесть раскаленного металла, обожженные ладони.
– Я отбился одним канделябром?
Бьен замялась, отвела взгляд и кивнула:
– Да. Ты нас спас.
Что-то здесь было не так, но он не мог вспомнить что.
– Это не все, – медленно проговорил он.
Он кого-то бросил? От этой мысли ему стало тошно. Он, как видно, бросил всех. Всех, кроме Бьен.
– Нет, – сказала она. – Ты от них отбился. Спас меня.
Молчание походило на вбитый между ними клин. В висках у Рука бился пульс. Ноги подгибались. Прямо перед ним огонь догрызал кости.
– Почему не спас остальных?
– Ты пытался. – В ее глазах стояли слезы. – Их было слишком много.
– Ты о чем-то умалчиваешь.
Сколько лет он ее знал, ни разу Бьен ему не солгала – или он ни разу не ловил ее на лжи. И ни разу не слышал, чтобы она солгала другому. Значит, она защищает его – что-то он сделал или, скорее, чего-то не сделал. Мысли так и метались.
– Я должен знать.
Он снова закрыл глаза, но воспоминания явились не те, а давние.
Кем Анх учит его вгонять напряженный палец в глаз крокодилу – вгонять поглубже, доставая до мозга. Ханг Лок показывает, как взять за горло раненого ягуара – вот так, давить и давить, пока его загорелые, скользкие от ила пальцы не утонут в горячей шерсти, пока обессилевший зверь не замрет.
Что, если он от этого так и не избавился? Что, если в решающий миг забыл все уроки Эйры, сорвался в прежнее необузданное зверство?
Он встретил
– Что бы ни было. Что бы я ни натворил. Я должен знать.
– Мы бежали, – выдохнула она протяжно, прерывисто.
Рук не знал, хочет ли верить ее словам. Бегство – путь труса, но лучше трус, чем убийца.
Он долго вглядывался в лицо Бьен, силясь прочесть мысли в ее глазах, и наконец устало кивнул. Все сходилось. В храме были десятки людей – людей с оружием. Сражаясь, он бы погиб, и детский опыт бы не спас. Наверняка сбежал. Вот потому-то он сейчас здесь, подкидывает бревна в огонь, а остальные по кускам остались на пожарище.
– Ты меня спас. – Бьен тронула его за плечо. – Ты сдерживал тех двоих, пока я не убежала.
«Тех двоих…»
Рук уставил взгляд в самый жар костра и смотрел, пока не стало жечь глаза. Еще чуть-чуть, и он поймает воспоминание: двое с оружием в руках ухмыляются, подсвеченные сзади пожаром…
– Они убили Уена…
– Не думай об этом, – тонким, будто придушенным голосом попросила Бьен.
– Они убили Уена. Я взялся за канделябр, и тут меня чем-то ударило…
Он поднял руку к затылку, надавил на здоровенную, как яйцо, шишку, впустил в себя боль и отпустил. Облегчение прояснило мысли. Он смотрел в шипящие, мечущиеся языки огня.
– Надо идти, – позвала Бьен.
– Погоди, я сейчас вспомню…
– Надо идти.
Это уже была мольба. Он впервые слышал, как она умоляет.
Толстое бревно в погребальном костре переломилось, подтесанное жаром, обрушилось в туче искр… и он увидел: головы врагов взрываются кровавой жижей, валятся тела. Бьен стоит за ними, сжимая кулаки, с лицом, застывшим как маска.
От такого видения ноги подкашиваются.
– Ты лич, – проговорил он, поворачиваясь к ней. – Помилуй, добрая Эйра, ты лич…
Слезы размывали сажу на ее лице. Бьен потянулась к нему – он невольно отгородился. Она вздрогнула и уронила руку.
– Извини, – сказал он, шагнув к ней.
Бьен бессловесно замотала головой и отступила, пряча глаза.
– Ты знала? – глухо спросил он. – До этой ночи?
Она кивнула.
– Давно?
– Я не нарочно, – прошептала она. – Я никогда не прибегала к силе.
– И все-таки – давно?
Она смотрела в огонь, будто ответ пылал в костре.
– С восьми лет.
Бьен осела наземь, словно ей ноги подрубили. Тихим облачком взметнулся пепел, покрыл сединой ее черные волосы, сразу превратив в старуху.
Рук медленно сел с ней рядом.
– Все хорошо, – беспомощно, глупо проговорил он.
– Ничего тут нет хорошего, – мотнула она головой.
– Ты сама сказала: никогда этой силой не пользовалась.
– Вчера воспользовалась.
– Ты спасала людей. Меня спасала.
– Все равно. – Она снова покачала головой. – «Личи – это извращение. Ядовитые, противоестественные…»