Пепел в песочнице
Шрифт:
Проснулся он поздним вечером. Посмотрел на стоявшую, на тумбочке справа фотографию. На фотографии улыбались люди: высокий сухощавый мужчина в плавках, женщина в купальнике с темными очками в руках и ребенок — мальчишка лет восьми с ярким надувным мячиком. Они стояли на пляже, босые, подставляя лица солнцу. Солнце сияло на белоснежных зубах и в глазах всей троицы. В нижнем правом углу фотографии имелась надпись «Гаваи 2057 г».. Такие фото стояли на книжных полках у родителей Максима с надписями «Анапа», «Севастополь», «Геленджик».
Максим осторожно слегка отдернул занавеску и посмотрел
Максим вышел во двор, обошел дом, и выстрелом из «клена» сбив замок с двери, выволок из подвала лопату.
Где тут церковь или кладбище Максим не знал. Да и не хотелось одному ходить по мертвому поселку. Он начал рыть прямо перед домом. Рыл неглубоко — темно, да и времени много не было. Выкопав широкую яму с полметра глубиной, подошел к турнику и лопатой перерубил веревки. Он поймал себя на мысли, что избегает смотреть им в лица. Хотелось запомнить их такими, какими они были на фотографии. Не прикасаясь руками, он лопатой затолкал их в яму и начал забрасывать землей.
Набросав сверху холмик, он воткнул лопату в ногах. Распятия в доме он не видел и не знал, верующие ли были эти люди или нет. А если верующие, кто? Католики? Протестанты?
Поэтому Максим свел молитву к минимуму — перекрестился и сказал:
— Упокой, Господи.
— Молодец, мальчик!
От неожиданности Максим подпрыгнул на месте и заозирался вокруг в поисках источника голоса.
— Да, ты не бойся…
Из за угла дома вышел темный силуэт и стал медленно приближаться. Пистолет лежал далеко — быстро не допрыгнешь, и Максим не был уверен, что незнакомец позволит ему безнаказанно прыгать за пистолетами. Он стоял, разведя руки в стороны и мучительно соображая, что же сейчас делать.
— Не волнуйся, мальчик. Если бы я хотела тебя застрелить — давно бы застрелила.
По голосу и по все четче видимым деталям приближающейся фигуры Максим понял, что перед ним старая, очень старая женщина. Вооруженная старая женщина.
— Я хорошо стреляю.
Она, наконец, подошла, оперлась на длинное ружье как на клюку и посмотрела Максиму в глаза снизу вверх своими когда-то голубыми, а теперь выцветшими в светло-серый с прожилками оставшегося голубого глазами.
— Русский?
— Мэм, я… — Максим растерянно развел руками.
— Не ври, мальчик. — Старуха глянула исподлобья, — Не порть впечатление. Я не глухая. Ты молился по-русски.
— Я русский.
— Мне кажется мальчик, что ты не из местных. Не из местных русских я имею в виду.
— А тут есть русские? — Максим решил играть в открытую. Старуха ему нравилась. Ну, или почти в открытую.
— Были, мальчик. Целая община русских была. Церковь русская. Кого-то увезли, кто-то смог убежать. Но тебя с ними не перепутаешь. Местные русские так не одеваются. Местные любят свою одежду — такие рубашки вышитые… забавные. И акцента у них почти нет. Я когда была молодая, чуть за одного вашего замуж не вышла. — голос старухи стал тихим, ровным, почти распевным. — Сильно его любила. Красивый был. Не сложилось у нас. Оно и к лучшему, конечно.
— А почему не сложилось?
— Порядки у нас разные. У них в общине
— Соболезную.
— Верю. Тебе трудно не верить, мальчик. Разве человек, у которого нет сочувствия, стал бы хоронить незнакомых ему людей только из благодарности за кров?
— Я не из благодарности.
Старуха махнула рукой:
— Это все равно. Ты куда направляешься?
— Хочу попасть домой.
— Я тоже, мальчик. Я тоже.
Маргарет, так звали старуху, пригласила Максима в гости. К дому она ковыляла с трудом, опираясь на свое огромное ружье. Дома, она поставила орудие, ружьем этот агрегат назвать было невозможно, в угол и с помощью Максима добредя до кресла, тяжело опустилась в него. Кресло тихо скрипнуло под тяжестью ее тела. Маргарет была очень-очень стара.
— Мальчик, если хочешь выпить, то за моей спиной в баре стоит неплохой виски. Еще мой Джон покупал. Мой Джон любил хороший виски. Он становился после него такой шалопай. — старуха улыбнулась чему-то своему. — Нет, алкоголиком он не был. Он был молодец, мой Джон. Он был настоящим мужчиной. Хочешь есть?
Максим особо есть не хотел, но отказаться почему-то не посмел — кивнул.
Уминая кусок вчерашнего пирога с печенкой, и отхлебывая виски из большого толстодонного стакана, Максим почувствовал, что к нему начинает возвращаться, утраченное было на время, чувство уюта.
«Странно, что не предлагает попарится в баньке» подумал Максим «По сюжету самое время. Или это я должен просить в баньку истопить? Как это там было?»
— Чему улыбаешься, мальчик? Кстати, можешь и мне плеснуть немного.
— Да, ничего особенного. — Максим резким движением отвинтил пробку и налил в стакан Маргарет. — В русском фольклоре есть такой постоянный сюжет: главный герой, Иван-дурак или Иван-царевич, попадает в izbushku к Babe-Yage с костяной ногой. Она его хочет съесть, но он уговаривает ее его напоить, накормить и даже истопить ему баню. А в конце концов она дарит ему какой-нибудь волшебный предмет.
— Похоже на Элиссон Гросс. Только у нее нет костяной ноги и она ничего не дарит. Просто ест. — старуха улыбнулась. — Не бойся, мальчик. Я тебя не съем. А почему у нее костяная нога?
— Считается, что Баба Яга — пережиток культа мертвых — страж между миром живых и потусторонним миром. Она сама как бы наполовину жива, а наполовину мертва. Вот одна нога у нее и костяная.
— Какая замечательная женщина. Да. — Маргарет снова улыбнулась. Теперь ее лицо было видно намного лучше. Белая кожа, светло-голубые водянистые глаза, челюсть, ушедшая чуть назад от долгого использования правильного английского языка. — Очень похоже. Очень похоже на меня.