Перед бурей
Шрифт:
— Чтоб тебя, Волкобой!.. Ты в своём уме?!.
Алек поморщился то ли от ярости в его голосе, то ли от ненароком перехваченной боли.
— Не знаю, Воронёнок, — Алек тоже воспользовался прозвищем. — Ладно, помогите мне спуститься вниз…
Из Симоны и Джонатама помощники были так себе, пришлось звать Даниэла и ждать. За это время обстановка накалилась так, что хоть снова призывай снег.
Стоило помощникам поставить Алека на землю, как все поутихли. Вой обвёл людей взглядом… то есть повертел головой, ловя чужие чувства — страх, боль,
Выжившие разбойники, скученные, как стадо баранов, прятались друг за друга. Алек усмехнулся криво, и они попятились перед человеком с лицом, перехваченным повязкой.
— Брора, вольный командир моего войска, — торжественно возгласил Алек. — Я, твой дор, призываю тебя!..
В стаде произошло шевеление, и вперёд вытолкнули "вольного командира".
Сейчас он даже немного сдулся и выглядел откровенно жалко. Трясущиеся щёки, бегающий взгляд. Левой рукой он баюкал кое-как перевязанную правую. Всё-таки дрался, подумал Джонатам. Или, может быть, поцарапался, удирая?..
— Он прямо перед тобой, — тихо подсказал Алеку. Тот ничем не показал, что услышал.
Ненависть
Слишком громко вы вопили о возвращении истинного дора. А теперь, когда он в самом деле вернулся, спешите его убить…
Кто вы вообще такие? Наша земля жила себе под властью церковников… под властью, не под пятой, не под игом!.. И вот пришёл кто-то, кто счёл, что следует отнять у Каррионы эту власть. Для блага народа? Как же — для себя, родимого!..
И бросил сказку о наследнике истинной крови. Радоничи с восторгом подхватили. Неужели так уж тяжело было ярмо Империи? Едва ли… Необременительный налог, постепенное приобщение к единой вере, единый же закон — вот и все "страшные притеснения".
Неужели так хорошо было раньше? Постоянные междоусобицы между племенами и кланами радоничей, те же разбойники на трактах, случались эпидемии. Вот оно, наше славное прошлое, которое мы так любим идеализировать.
Я уже называл себя дором. Так, для смеха, чтобы показать, какие же вы дураки. Но тут другие дураки тоже стали называть меня дором. Уже вполне серьёзно.
Конечно, никакой я не дор. Сам не знаю, кто я — радонич, имперец, волич… Но я точно скажу, кем не являетесь вы.
Вы не свободные командиры. Не спасители, не освободители. Вы тати ночные.
Свой край я вам не отдам.
Алек молчал.
Все молчали. Смотрели на Брору.
И под давлением этих взглядов, этого молчания толстяк начал трястись и в конце концов рухнул на колени.
— Дор… мой дор…
— А, так я теперь дор? — прошептал Алек. — Помнится, недавно ты называл меня иначе.
— Мой дор!.. — Брора попытался ползти на коленях, но живот не располагал к таким упражнениям.
— Ползаешь теперь в ногах у сильного. Когда сам был сильным, что творил? И вы все, прикрываясь сказками…
Голос взлетал, слова были почти физически ощутимы,
Что он делает, подумал Джонатам. Он же их раскачивает… Луиса наконец-то добралась до него, и через дурман наркотика, отмеренного щедрой щепотью, через скрежет осколков своих костей, встающих на места, он всё равно "слышал" чувства.
Радоничи грозно гудели в такт словам. Когда Алек замолчал, повисла страшная тишина. Одно только слово, и всё сорвётся, и случится бойня!..
Но гений не стал говорить.
Поднял руку. С ногтей капала кровь, только что полученные стигматы пришлись на старые. Брора отшатнулся, опрокинулся на спину. Алек стащил повязку, открыв мёртвый взгляд и пятная чумазое от сажи лицо кровью. Толстяк тихо завизжал, под ним расплылась лужа.
Ударило гулким жаром. Словно хамун, сосредоточенный в малом объёме, охватил жирное тело.
Брора успел лишь вскинуть перед собой руки, то ли в жалкой попытке защититься, то ли в мольбе о пощаде. Прозрачный огонь сжёг крик ещё в горле, слизнул волосы, одежду и кожу, спёк плоть в чёрную корку. В выжженном круге корчилось уже мёртвое тело.
Ещё мгновение, и нестерпимый жар сменился таким же страшным холодом. Земля подёрнулась инеем, камни трескались и звонко стреляли от мгновенного перепада температур. Порыв ледяного ветра зацепил и остальных пленников. Они испуганно отшатнулись.
Алек опустил воспалённые веки. Повернулся в сторону выживших татей.
— На колени, — страшному свистящему шёпоту нельзя было не внять. Разбойники повалились дружно, как дикари, оправляющие свой культ поклонения кровавому богу.
Алек стоял над ними, и его лицо, раскрашенное чёрным и красным, обожжённое и жаром и холодом, действительно казалось маской какого-то свирепого бога.
Неужели он и их тоже…
— Вы все заслуживаете смерти, — произнёс Алек, и никто, ни радоничи, ни тати, не издал ни звука. Ни запричитали, ни охнули, ни сказали "так и надо". — Даю вам отсрочку — год…
И опять никто не вздохнул с облегчением, не издал возмущённый возглас.
— Ваша жизнь и смерть в моих руках, — совершенно мёртвым голосом проговорил Алек. И медленно надел повязку.
От места казни расползался холодный туман.
После полудня через восточные врата Мечты вошёл одинокий странник. Перед ним парили носилки с привязанным человеком.
— Уф-ф-ф!.. — Юлия опустила носилки в пыль. — Нанималась я вам тут всех спасать? Сначала Тролль, теперь этот…
Привратные стражи отсалютовали, растерянно глядя на странницу, на её ношу. Играющие у стены дети испустили радостные кличи.
— Юлия вернулась! — Улитка, которую турнули из дома Лины, с визгом бросилась к ней, повисла на шее. — И с гостинцами!..
Все с любопытством уставились на лежащего на носилках человека. Один сообразительный малёк тут же метнулся в травный дом.