Перед рассветом (версия не вычитана)
Шрифт:
Надеясь польстить «Пантере», Анна предложила оснастить новые колёса шипами и серпами. Немайн идея не понравилась.
— Я же добренькая, забыла? А быть добренькой иногда выгоднее. И много от нас бы осталось при падении, если бы из колёс серпы торчали? Нет, Анна, вещь, способная убивать по собственному произволу, без направляющей её руки — дурная штука… Лучше вот что. Запас ширины у нас ведь всё равно есть, спереди-то аж четыре лошади…
Типичное для ирландки «аж». Не бывает у них квадриг. Биги-пароконки и те недавно появились. Века четыре назад. А при Немайн вообще и на одноконных упряжках ездили. Сена им не хватает, что ли?
— … так можно колёса на обе стороны укрепить. Два набора спиц вместо одного.
На изготовление колёс с
Самое смешное, что новые колёса для всех оставались странной, даже уродливой, вещью. Вроде детского волчка, поставленного на ребро. Или сложенных вместе донышками наружу тарелок. А если припомнить ось, так воронок, через которые ведьма вливает настои в горло лошадям. Только не сплошные — а кто ещё ездит на сплошных? — а из спиц. Но уже на быстрой рыси спицы сливаются… Их силу и красоту видела только Анна. Помимо сиды, конечно. Анна на секунду представила себе, что видит Немайн своими глазищами — все вещи в совсем ином свете и образе. На мгновение почти поняла — как это. Потом понимание ушло, оставив ощущение достижимости. Оно не собиралось даваться ни ученице, ни — скорее всего — подмастерью. Но истинно великой ведьме обещало явиться. Впереди замаячила гора работы. Любимой работы.
Клирик тоже был доволен. Во-первых, сделанная на колокольне глупость обернулась несказанной выгодой. Анна неожиданно легко приняла предложенные методики, и включилась в работу с редким воодушевлением… И это была умная, взрослая, практичная помощница! У неё даже характер чуточку смягчился. Во-вторых, неплохо уел короля. Кто призывает на войну девочку-инвалидку с незажившим переломом, пусть не ожидает, что поставить её в строй получится быстро и дёшево! Глэдис, помнится, собиралась высказать королю своё мнение по этому поводу, да напомнить закон, в котором чётко указано — призывать человека можно, только если он здоров. Но ключевым словом этой статьи закона оказалось слово — «человек». Как сказал королевский филид, сида стоит армии. Сида со сломанной рукой — половины армии.
С колесницей возились до темноты. Сида бы охотно продолжила и дальше, но без факелов было темно для всех остальных, а с факелами — ярко для неё.
— Не стоит портить глаза, — подвела итог, — Всё равно сэр Эдгар никуда не двинется, пока не напомнит ополчению, как службу нести. Дня три-четыре у нас ещё есть.
После чего отправилась в церковь — отбывать наказание. Кланяться. Святым. У которых, вместе взятых, силы, как в левом мизинце Немайн. Вот этого Анна понять не могла.
— Ну, — сообщила сида, — это ведь наказание за гордыню. Я заявила, что справилась с делом, которое никто не ожидал возможным исполнить без помощи Господней. И врать не стала. А это хоть и не грех, все мы имеем право на свершения, но я ещё и забыла призвать Его помощь в трудный час. Правда, трудный. Вот и получилось, что стоит мне напомнить про святых. Для пользы дела. Может, помоги мне кто из них, руку бы не сломала! А больше устану, лучше запомню.
За тем, как Немайн отбывает епитимью, пришёл понаблюдать сам епископ. В суматошные дни подготовки похода это была его единственная возможность поговорить с самой интересной особой в епархии. Вот только разговор получался односторонним. Епископ говорил, кающаяся молча пыхтела. Боялась сбить дыхание.
Простых поклонов Августине-Ираклии оказалось мало. В том, что перед ним именно она, епископ Дионисий сомневаться не мог. Клирик просчитал епископа в последнюю минуту. И — совершил правильную ошибку. Да, признавать императорское происхождение было ошибкой. Но к другому выводу относительно сущности Немайн епископ прийти попросту не мог. Был он грек, и был он греческий аристократ. Даже римлян — латинских римлян, не греков — считал слегка варварами. А уж о холмовых сидах и говорить нечего. Ну не мог, не мог образованный грек поверить в существование чужой культуры, более высокой, чем греческая. В том числе в технике. Особенно в технике.
Тем
Вывод был один, и его стоило подтвердить. Самому. Раньше, чем прелат придёт к нему сам. Тем самым продемонстрировать доверие, дружественность, и готовность сотрудничать. Не во всём.
— Не стоит так усердствовать, дочь моя. Епитимия была тебе дана в смирение гордыни. И дабы ты лучше понимала простого человека.
— Стоит. Я не как все. И нет смысла притворяться, что я как все. Это ведь даже не других обманывать — себя. Знаешь, у меня было большое искушение — не признаваться тебе. Это ведь страшно. Сам знаешь, почему. Но — рано или поздно ты бы понял. И сообщил в Рим. Так лучше рано, чем поздно. Иначе святой престол узнает вместо правды — слухи, распространяемые тем, кто не хочет видеть меня ни на воле, ни среди живых.
— И всё-таки… Ты разве не хочешь вернуться?
— В Константинополь? В империю? Совершенно. Там я выродок — здесь я сида. Немного не от мира сего, да и только. Так что есть, то есть! Гораздо лучше, чем "кровосмесительное отродье", а? Но я ещё окончательно не решила, как жить. Вот теперь пытаюсь разобраться, думаю. Между делом.
— Но зачем эта ужасная рама? Тебе ведь так труднее класть поклоны. Выползаешь же чуть живая.
Тренажёр — пусть и примитивный, деревянный, конечно, сооружение ещё то. Особенно в церкви. Но Клирику хотелось совместить необходимое с полезным. И докачать физическую силу хотя бы до среднечеловеческой. А лучше — до среднекельтской. Как писал Цезарь — галл и сам по себе страшен, а если к нему на помощь придёт жена, то римляне, хоть всей центурией, кабацкую драку слили. И прибавлял, что война, по счастью, не беспорядочная драка… Обоснование же странности придумано заранее.
— Труднее, да. Ну и что? Что делаешь — делай хорошо. С пользой. Я потом ещё и вериги надену.
— Зачем?
— Тело привыкает к труду, и к благочестивому — тоже. Поначалу я как кряхтела? Еле добиралась домой. Да и теперь сотня поклонов — для меня немалый труд. Но уже привычный. А дальше? Но ты ведь не учитывал привыкания, когда назначал лекарство моей душе? Значит, его разумнее скомпенсировать.
Три дня Анна могла сойти за гостя — людей из кланов Дэхэйбарта Дэффид был обязан кормить и обеспечивать комнатой три дня в году. Бесплатно. На четвёртый возникла проблема. Как ученице, ей было положено жить внизу, на хозяйской половине. Но не с семьёй хозяина, а с отбывающими работную обязанность перед кланом людьми. Не все могут — и хотят — выходить на строительство и ремонт дорог да укреплений. И не все при этом хотят терять статус. Вот и пристраиваются. Иные за других работают, за деньги. А кое-кто — за жалованье. Как незаменимый повар. Или пивовар. Числятся, кстати, как личной дружиной Дэффида. Но таких немного, не больше десятка. А самый текучий элемент — вышибалы. Никаких особых навыков не нужно, была б силушка. А уж кого вышвыривать да как — хозяйские дочки разберутся.
Семейные специалисты располагали собственными домами в предместье. Явившиеся помочь — жили по четверо в отведённых для того комнатах. Которые были все заняты. Точнее, два места было — но в комнате уже жило двое мужчин. Куда девать дочерину ученицу, Дэффид так и не придумал. Анна, и без того человек нелёгкий, начала брать пример с Немайн — на компромиссы не шла. А вот у Глэдис всё быстро встало по местам.
— Ученица твоя? Твоя. Загодя не подумала — страдай сама. Сегодня отдашь ей свою постель, поспишь в кресле, в столовой. Завтра пробежишься по предместью и снимешь комнату.