Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Шрифт:
Но интересно, чем они могут заниматься сейчас в лесном лагере?
Последнее, чем мы занимались, — это перевозили бревна из штабелей к реке.
Через всю зону сплошной вырубки.
Вдоль трубопровода.
Паводок должен доставить бревна вниз по реке.
Но это произойдет только весной.
Когда мы таскали сани с бревнами вдоль трубопровода, мы часто встречали гражданских людей.
Не только девушку с восточной внешностью и с ее упряжкой быков.
Когда
До войны он жил в Москве. А сейчас его вместе с женой, которая тоже остановилась около нас, сослали в эту лесную глухомань, так как он побывал в немецком плену.
Жена торопила мужа, чтобы он не задерживался с нами, с немцами. Но он лишь отмахнулся, сказав: «Ничего!» Нас он называл «камрадами». Он имел на это право, так как немного узнал Германию.
И позже мы довольно часто встречали таких гражданских, которые были сосланы в эту лесную и заболоченную местность из-за того, что побывали в немецком плену.
Но теперь, когда я могу спать в своей больничной постели когда хочу, могу читать сколько захочу, так как свет в палате горит всю ночь, теперь появляются новые печали, которые меня гнетут.
Отдельно стоявшие кровати сейчас сдвигаются вместе, так как на двух кроватях теперь должны лежать трое. А вскоре и четверо. Но и этого все еще недостаточно. Из-за эпидемии дифтерии приходится освободить целый корпус.
Врач из Будапешта проходит по рядам. Некоторые симулируют. То есть им, конечно, нужен постельный режим. Да и всему лагерю нужен постельный режим. Но они не настолько больны, насколько прикидываются.
По сравнению с ними я чувствую себя вполне здоровым. Разумеется, мне пока еще нельзя выходить на улицу. Хотя после пяти дней у меня уже нет больше температуры.
Врач и виду не подал, хотя явно не поверил больному, который жаловался на боли в груди.
— Со мной все не так уж и плохо! — сразу говорю я, как только он подходит к моей кровати. Я просто не могу обманывать его.
Врач и бровью не повел. Но он и не хвалит меня за то, что я развязываю ему руки, и теперь с легким сердцем он может меня выписать.
Мы смотрим друг другу в глаза и все понимаем..
Каждый человек одинок. В глубине души у каждого есть что-то такое, что сильнее, чем эпидемия, сильнее, чем страх лишиться еще нескольких дней покоя на белой больничной кровати.
Так что же там, в глубине нашей души?
Это гордость и чувство собственного достоинства. Хорошее и сильное чувство собственного достоинства!
В сущности, это настоящая наука знать, когда надо быть гордым и когда следует изменить самому себе.
Глава 37
В течение первого
Вновь поступившие из госпиталя получают в бараке самые теплые места на нарах.
Я лежу в 19-м корпусе. В нашем ряду это самый последний корпус. За ним находится уборная, за которой проходит забор из колючей проволоки.
Три четверти военнопленных нашего лагеря комиссованы. Они слишком слабы, чтобы работать. Они спускаются со своих нар только для того, чтобы пойти поесть. Три раза в день.
Потом мы идем строем в колонне по пять человек в ряд между двух рядов корпусов, проходим под березовым каркасом. Он выглядит как неудавшаяся триумфальная арка с советской звездой в середине.
И вот мы уже в столовой.
Суп здесь гораздо гуще, чем в лесном лагере. И хлеб тоже лучше, и его вес соответствует норме!
Но только в первый день! На следующий день суп становится жидким. И в обед нам уже не дают никакой каши!
А через день становится еще хуже, нам дают, можно сказать, почти что ничего. Только чай и сто пятьдесят граммов хлеба!
— Поймите же, камрады! — Активист нашего корпуса уже охрип от постоянных выступлений с разъяснениями. — Это все из-за выпавшего снега. Дорога до Иванова не близкая. Все грузовики из нашего лагеря застряли в снегу. Гражданские уже восемь дней не получают хлеба. Они днем и ночью пытаются вручную расчистить дорогу. Но им никак не удается пробиться к застрявшим машинам, а метель опять заметает дорогу.
Веселенькое дело! Только что в госпитале я прошел курс лечебного голодания, и вот снова попадаю в самый разгар голодного периода!
— А разве они не знали заранее, что зимой дорогу на Иваново заметает снегом?! Можно же было завезти на склад достаточно продуктов!!
Да, не хотел бы я сейчас оказаться на месте этого активиста. А наш активист говорит то, что подсказывает ему отчаяние:
— Когда вы в зимнюю кампанию 1941 года ничего не получали от Гитлера: ни еды, ни зимнего обмундирования, вы ведь тоже не могли бунтовать!
— Да Гитлер сам был сумасшедшим! — говорят лежащие на нарах.
У активиста самого урчит в желудке от голода.
— Будьте же благоразумны и одумайтесь, наконец! Неужели в вас не осталось ничего человеческого? Во время революции героические ленинградцы (тогда петроградцы. — Ред.) ежедневно получали не больше пятидесяти граммов хлеба, так пишет Ленин!
В течение пяти дней мы получаем только теплую воду и сто или двести граммов хлеба. В эту теплую воду повара на кухне добавили немного ржи. На три тысячи человек каких-то несколько фунтов! Да и те лагерь выскреб под дулом пистолета из пустых закромов какого-нибудь колхоза.