Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Шрифт:
Другие неподвижно лежат на нарах, где полно клопов.
Двести человек уже находятся в этой огромной землянке, в этом зале ожидания, в котором две тусклые лампочки делают картину еще печальнее. Слева и справа вдоль стен тянутся двухэтажные нары. Между ними оставлены лишь узкие проходы. Все это напоминает огромный боксерский ринг, который используется здесь только для того, чтобы на нем спать.
Здесь тема номер один — отправка на родину.
Они сразу подходят к нам, после того как мы сложили
— Ожидается отправка очередной партии пленных на родину? — интересуемся мы.
— 15 января! Дистрофики и комиссованные по болезни. Тот, кому посчастливится попасть в эту партию, считай, спасен! — объясняют они.
Но это, конечно, пока еще не на сто процентов верно.
Верно то, что они здесь оказались на самой низшей ступени социального бытия. Еще один шаг — и вот она, смерть.
— Закройте дверь! — тотчас кричат они, если дверь остается открытой хотя бы три секунды, и внутрь заметает снег.
Но в их глазах нет ни капли сожаления, когда они рассказывают о себе:
— Вы не можете себе представить, что творилось на торфоразработках!
Они уже не боятся рассказывать о том, что видели, перенесли и пережили:
— Мы стояли по пояс в воде. И попробуй разрубить киркой все эти корни! Чтобы выполнить норму, иногда приходилось работать по восемнадцать часов!
Среди них необычайно много интернированных уже после окончания войны.
— Я был в той группе интернированных, пятеро из которых были расстреляны только потому, что пятеро других сумели сбежать! Это произошло в августе 1945 года. Война закончилась еще несколько месяцев тому назад!
Во время капитуляции Германии они находились в Чехословакии и сдались американцам. Но позднее, выполняя условия достигнутого соглашения, американцы выдали их русским.
— Перевозка по железной дороге длилась сорок девять дней. Из них в течение двадцати девяти дней мы не получали ни грамма хлеба. Жидкую баланду нам подавали в вагон в ржавом ящике из-под угля!
— А когда эшелон прибыл в Вязники и выгрузили мертвых, во время пешего марша через лес в этот лагерь умерло еще несколько сотен!
Они все рассказывают одно и то же.
— Позади нашей колонны весь день ехал грузовик, чтобы подбирать мертвых и умирающих!
Но теперь они надеются, что их скоро отправят домой и что этот переезд пройдет лучше.
В этот новогодний вечер в нашей землянке царит такое же настроение, как в каком-нибудь портовом кабачке. Им не нужен шнапс, чтобы напиться. Они сумели пережить торфоразработки! А это куда более значимо, чем стать ветераном после сотни сражений.
Они лишь горько смеются, когда читают транспаранты, которые повсюду развесил антифашистский актив: «Да здравствует Красная армия,
«Хороший антифашист — хороший работник!» — написано красивым готическим шрифтом над входом в 16-й корпус. Таким шрифтом дома пишут над кухонной плитой: «Труд приносит счастье!»
Нашей лесной бригаде удается поспать час или два, пристроившись на нарах, где есть свободные места.
Если бы только не эти чертовы клопы!
Лежащий рядом со мной пленный, вонючее дыхание которого касается моего лица, некоторое время молча наблюдает за тем, как я почесываюсь и борюсь с проклятыми клопами.
— Да ведь это же лагерь смерти, приятель! — утешает он меня.
Я снова встаю. Вслед за мной поднимаются и остальные из нашей лесной бригады.
— Давайте присядем и поболтаем о том о сем!
— А сколько уже времени?
У некоторых из нас еще сохранились часы.
— Через два часа наступит Новый год!
Мы еще раз выходим на улицу.
Оказывается, что здесь разыгрался настоящий снежный буран, заметающий наши землянки-гробы. В окнах двухэтажных домов школы, стоящих на взгорке, еще горит яркий свет.
— Подумаешь! — говорим мы. — Все равно у нас лучше! По крайней мере, мы можем говорить что хотим!
— Когда я снова буду дома, то приглашу в гости всех родственников! — начинает мечтать один из нас, когда мы снова возвращаемся в духоту землянки. — И каждый из них получит по двести граммов хлеба и по миске соленой воды с плавающими в ней тремя горошинами. А кто нарубит дров для кухни, тот получит добавку. А прежде чем все уйдут, они будут подвергнуты тщательному обыску. Сдать ножницы и ножи!
Мы улыбаемся, когда представляем себе, как будут обыскивать дядю Теофила и тетю Амалию.
— Когда я вернусь домой, — продолжает развивать тему другой, — то открою бар «Пленный». Представьте себе: в Дюссельдорфе на фешенебельной Кёнигсаллее бар «Пленный». Все оригинальное: миски из консервных банок фирмы «Оскар Майер», официанты в белых русских рубашках, как в антифашистской школе, а швейцар в облике настоящего пленного — с остриженной наголо головой и в ватной телогрейке. Вот это будет шик!
Конечно, тут же находятся и такие, которым надо обязательно поерничать:
— А все посетители должны пройти через баню. Я буду парикмахером в женском отделении. Или буду вести медосмотр. «Первая рабочая группа!» — скажу я, ущипнув кузину за голую задницу.
— Вы считаете, что это невозможно?! — говорит кто-то. — Да такой бар «Пленный» всегда будет переполнен. Все, кто сами были в России или у кого там побывали родственники, обязательно придут в этот бар.
— Дружище! Вдоль стен надо будет соорудить настоящие нары. Это было бы нечто особенное для влюбленных парочек!