Перед закрытой дверью

Елинек Эльфрида

— Ханс, Ханс, Ханс, — тихо повторяет Анна.

— Так точно, это меня так звать, — смеется Ханс в ответ, довольный своей остроумной шуткой.

***

С тем, чтобы в действие вступила еще и природа, на фоне которой можно было бы выделиться в качестве чужеродного тела, компания направляется в знаменитый Венский лес, где этой самой природы сколько угодно, собственно говоря, ничего, кроме нее, там и нет. Разве что отдыхающая публика, ищущая близкий к природе образ жизни, ведь индустриализация в наше время мощно шагает вперед, так что и гуляющим тоже приходится вышагивать по дорожкам.

Последние клочья утренней дымки ползут вверх по склонам, поросшим лиственным лесом; молодых людей тоже тянет к вершинам, на которых располагаются смотровая вышка и кафе-ресторан, там природа и находит свое вполне уютное завершение, потому что люди лакомятся там пирожными и надежно укрыты стеклом. Лучи солнца падают наискосок, образуя световые столбы, между которыми лавирует их группа. Листва с деревьев лиственной породы и всякая гниль образуют ковер, который шуршит под ногами. Эту компанию от других компаний, расхаживающих здесь в туристском облачении, отличает то, что они одеты не по-походному, зато несут с собой корзинку, внутри которой — завязанный мешок. Мешок царапается и взвизгивает, так как в нем находится кошка. Кошку они поймали. В «Возмужании» Жана-Поля Сартра один герой собирается утопить своих кошек, вот и их компания хочет сегодня утопить кошку, хотя и кошка тоже имеет право на существование. Райнер говорит, что сам он в той же мере имеет право на не-существование, как и кошка, которую он отправит в не-существование так, что та и моргнуть не успеет. Кошка чует неладное, оттого и ведет себя неспокойно.

На Софи — вязаное платье спортивного покроя, купленное в модном доме Адльмюллера. Демисезонное пальто Анны сшито на материнской швейной машинке, сразу видно. Софи перышком перепархивает через корни, еловые шишки, веточки и буковые орешки. Именно Софи надлежит утопить кошку в каком-нибудь подходящем ручье Венского леса, который они как раз ищут. Ей единственной осталось еще пройти проверку на смелость, иначе она им не подходит. Когда они всерьез займутся налетами, нельзя будет нюнить и хлюпать, как кисейная барышня, надо реагировать холодно и сдержанно. Райнер особенно заинтересован в участии Софи, потому что это свяжет их одной веревочкой.

Венский лес раскинулся, как известно (какое там как известно, никому это не известно!), на многочисленных холмах; между холмами долины, изрезанные овражками, в которых текут ручьи. Здесь бьют чистые роднички, и путники утоляют жажду, коли таковая их мучит. К сожалению, большинство ручейков мелководно. Разве что в весенний период вода повыше, а сейчас как раз весна. В сухой листве возятся мелкие зверьки, занятые поисками пропитания.

Компания разыскивает русло, где воды было бы побольше, а не то целую вечность возиться придется. И кто знает, как отнесется к этой затее сама кошка. У Софи длинные светлые волосы, которые вдруг начинают светиться, когда в них запутываются солнечные лучики; когда же на них падает лесная тень, они отсвечивают матовой желтизной, словно латунь. Райнер смирился с тем, что здесь он не производит такого выигрышного впечатления, как в подвальчике джаз-клуба, и даже с тем, что в этих зеленых кущах кому-то может показаться, что Ханс в чем-то превосходит его, хотя он обычно ничем Райнера не превосходит. Хорошо еще, что Софи наконец-то согласилась утопить животное. Анна держится поодаль и всецело поглощена тем, чтобы не обнаружить, что теперь они с Хансом связаны неразрывными узами, и ее деланное равнодушие есть результат долгих упражнений. Только что ей вдруг захотелось поцеловать его. Ни в коем разе. Никаких нежностей, это незрелое ребячество.

И все же, когда она смотрит на него, ее охватывает озноб, озноб, связанный с памятью о пережитом наслаждении. А если при одном воспоминании так трепещешь, то как же будет, когда все по-настоящему? «А что это был за крик, какой-то зверь голос подавал?» Нет, ликующие клики издавали резвящиеся туристы. Эгей! Эге-гей! Воплями своими они распугивают зверей, дебелые мужчины и женщины, добившиеся солидного положения в жизни, могущие себе позволить безо всякой надобности заниматься делом, не имеющим никакого смысла: карабкаться по горам и холмам. Софиенальпе, Шепфль, Затцберг. Одеты по-спортивному, чаще всего с деревенски-фольклорным колоритом Штирии. И все же все они — горожане, сельский колорит — лишь свидетельство изобилия, ведь жить в деревне им больше ни к чему, и бедность им давно уже не грозит. Тирольские шляпы и без этого весьма им к лицу.

Они расшвыривают вокруг себя объедки, разрушая естественно сложившуюся окружающую среду, которую они превращают в среду искусственную, что для Анны и Райнера проблемы не составляет, ведь где бы брат с сестрой ни были, они, как могут, распространяют вокруг искусственность. Их бледные, утомленные из-за бессонных ночей лица скрываются за дешевыми солнечными очками, никотинно-желтые Райнеровы пальцы тянутся к сигаретной пачке, чтобы устроить лесной пожар. Пронзительно кричат птицы. Сухие листья падают на землю. Издалека доносятся гудки поездов. Выходной день, одним словом.

Анна говорит о «Просветленной ночи» Шенберга.

Неподходящее место, неподходящее время.

— Ты говоришь о ночи при восхитительном свете дня, причем даже не о настоящей ночи, а о ночи, созданной музыкой, — удивленно улыбается Софи. Ханс все это время боксирует с тенью, инсценирует воображаемые борцовские схватки, гоняет в воображаемый футбол, он мыслит не дальше собственного носа или вытянутой вперед руки. Он без остатка погряз в настоящем времени, человек, живущий лишь сегодняшним днем. И киска в мешке для него означает не «сейчас», но «потом». Только не задумываться об этом. Он показывает, какими финтами обвести противника на футбольном поле, играя одновременно и за себя, и за противника, Софи, понятное дело, от него без ума, а как же иначе. Софи наслаждается солнцем и чистым воздухом, хотя ими-то она может наслаждаться каждый день по нескольку часов кряду, разъезжая верхом на лошади или двигаясь по корту. Чтобы чем-то наслаждаться, надо прежде всего знать чем. Близнецы чувствуют себя не совсем в своей тарелке. Легкие их хрипят, никакой физической формы, которой у Ханса хоть отбавляй. Слишком много алкоголя и курева, бахвалится Райнер и начинает было диспут о Камю, чтобы вновь оказаться в лучах умственного превосходства. Софи ищет прогалину, чтобы оказаться под лучами солнца и позагорать. Хансу хочется продемонстрировать Софи несколько захватов дзю-до, которые ему один друг показал. И вот они, заливаясь хохотом, катаются по траве, а в желудках Райнера и Анны разливается желчь. Анна спешит внушить себе, что как раз занята тем, что разучивает на фортепьяно сонату Берга, эту цель она давно перед собой поставила, и что теперь эта цель будет достигнута. От нее требуются неимоверные усилия, но она в конечном счете справится.

— А с чем это едят? — спрашивает Ханс и ржет, как жеребец. — Ты такую-то и такую-то или вот такую-то пластинку слушала?

— Нет, это несерьезная музыка, Ханс, тебе нужно еще учиться и учиться, а то ты так и будешь топтаться на месте, чего в твоем теперешнем положении нельзя ни в коем случае, потому что ты пока еще находишься на том уровне, который и уровнем-то не назовешь.

У родителей Софи есть абонемент в филармонию. Софи часто ходит туда вдвоем с матерью. Мать Софи — признанная в свете красавица, каждый ее знает, каждый раскланивается, конечно же, только лишь в том обществе, где все знакомы со всеми.

— Наверняка у нее отсутствуют ценностные ориентиры, — выносит свое суждение Райнер, который пару раз видел мать Софи издалека, ему кажется, что у нее и вообще никаких ориентиров нет, да и зачем они ей вообще нужны. Она словно движется в стерильной студенистой массе. Ничто ее не держит, однако эта прозрачная масса постоянно удерживает ее в парении, не давая коснуться земли. И Софи станет когда-нибудь похожей на нее, если своевременно не воспрепятствовать. Воспрепятствовать этому сможет любовь.

— В филармонии играют одну только реакционную дребедень, всяких там шубертов, моцартов и бетховенов, — брызжет слюной Анна. — Стоило им в прошлое воскресенье услышать Веберна, так они начали хлопать как недоразвитые, а ведь на самом деле они такую музыку презирают.

— Публика, посещающая филармонию, слишком хорошо воспитана, чтобы освистывать Веберна, ей известно, какое место занимает Веберн, и место это — высокое, — возражает Софи. — Понравиться же он ей, безусловно, не может. Все творчество Веберна — это ведь смех, да и только.