Передача лампы
Шрифт:
Четана, если у тебя есть опыт дружеского общения с призраками, то призраки существуют. Друзья — это так ценно, что, если призраки нужны для дружбы, придется им позволить существовать! Если у тебя дружеские отношения, это прекрасно.
Только теперь Миларепа должен бояться.
Ты думаешь, Миларепа призрак? Бедный Миларепа, он реальный человек.
А если у тебя есть другие призраки-друзья, он должен быть бдительным.
Глава 42
Реальность намного богаче воображения
Ошо,
Из всех мастеров у тебя самый эклектичный и исчерпывающий рассказ об эволюции твоего сознания — с тех дней, которые следовали непосредственно за твоим просветлением, дней путешествия по всей Индии, в Бомбей, Пуну, Орегон, теперь мировой тур.
К тому же вопросы, которые ты вызываешь в нас, своих учениках, обрисовывают процесс нашего растущего сознания и являются сами по себе еще одной уникальной стороной твоей работы.
Ошо, мы уже простили тебя за то, что ты не разрешаешь нам забыть тебя. Мы, твои редакторы, просто хотим убедиться в том, что твои слова и аромат, которые не оставляют людей на протяжении поколений, дойдут и приведут их к абсолютному разуму!
Это ваши трудности.
Следующий вопрос.
Ошо, есть история об ученике, который приходит к своему мастеру и спрашивает, свободен ли человек.
Мастер приказывает своему ученику встать и поднять одну ногу. Ученик, стоя на одной ноге — вторая в воздухе, понимает еще меньше, чем раньше.
Мастер просит его поднять и другую.
Ошо, не мог бы ты поговорить о разнице между свободой для и свободой от?
Свобода от обычная, бытовая. Человек всегда пытался быть свободным от чего-то. Она не созидательная. Это отрицательная сторона свободы.
Свобода для — это созидание. У вас есть определенное представление, которое вы хотели бы материализовать, и вы хотите для этого свободу.
Свобода от всегда из прошлого, а свобода для всегда для будущего.
Свобода для — это духовное измерение, потому что вы двигаетесь в неизвестное и, возможно, когда-либо в непостижимое. Она даст вам крылья.
Свобода от максимум может убрать ваши наручники. Она не обязательно во благо — и вся история тому подтверждение. Люди никогда не думали о второй свободе, на которой я настаиваю; они думали только о первой — потому что у них нет той проницательности, чтобы разглядеть вторую. Первая очевидна: цепи на ногах, наручники на руках. Они хотят быть свободными от них, а что потом? Что вы будете делать со своими руками? Вы можете даже раскаяться, что попросили свободы от.
Вот что случилось в Бастилии — я рассказывал вам — во время Французской революции. Это была самая известная французская тюрьма, она была оставлена только для тех, кто был приговорен к пожизненному заключению. Человек заходил в Бастилию живым, но никогда живым не выходил — только мертвые тела.
Когда надевали наручники, цепи и запирали их, ключи выбрасывали в колодец, который был в Бастилии, — они больше не понадобятся. Эти замки не будут открываться снова, поэтому какая от них польза?
Там было больше пяти тысяч человек. Какой смысл без надобности хранить ключи от замков пяти тысяч человек и содержать их в исправности?
Однажды попав в свои темные камеры, они попали туда навсегда.
Французские революционеры думали, что первое, что в обязательном порядке надо сделать, — это освободить людей из Бастилии.
Это бесчеловечно — сажать кого-либо за какое бы то ни было действие в тюрьму, в темную камеру просто ждать своей смерти, которая может наступить пятьдесят лет спустя, шестьдесят лет спустя. Шестьдесят лет ожидания — это бесконечная пытка для души. Это не наказание, это мщение, месть, потому что эти люди преступили закон. Их проступки и наказание несоизмеримы.
Революционеры открыли двери, они тащили людей из темных камер. И были удивлены. Эти люди были не готовы покинуть свои камеры.
Поймите. Для человека, который прожил шестьдесят лет в темноте, солнце — это слишком. Он не хочет выходить на свет. Его глаза стали слишком чувствительными. И какой смысл? Ему восемьдесят. Когда он сюда вошел, ему было двадцать. Вся его жизнь прошла в этой темноте. Эта темнота стала его домом.
А они хотели сделать их свободными. Они разорвали их цепи, их наручники — потому что не было ключей. Но заключенные сильно сопротивлялись. Они не хотели выходить из тюрьмы. Они сказали: «Вы не понимаете нашего состояния. Человек, который шестьдесят лет был в таком положении, что он будет делать на воле? Кто будет обеспечивать его пищей? Здесь пищу дают, и он может отдохнуть в своей спокойной, темной камере. Он знает, что почти мертв. На воле он не сможет найти свою жену — что случилось с ней; его родители, вероятно, мертвы; его друзья, вероятно, мертвы или, скорее всего, совершенно забыли о нем.
И никто не даст ему работу. Человеку, который не работал шестьдесят лет, кто даст ему работу? — человеку из Бастилии, где держали самых опасных преступников? Одного слова „Бастилия“ будет достаточно, чтобы человеку отказали в любой работе. Зачем вы заставляете нас? Где мы будем спать? У нас нет домов. Мы почти забыли, где мы жили — должно быть, там уже живет кто-нибудь другой. Наши дома, наши семьи, наши друзья, весь наш мир сильно изменился за эти шестьдесят лет; мы не сможем пережить это. Не терзайте нас больше. Нас достаточно терзали».