Передислокация

Мы стреляли в собак. Не по ошибке, а нарочно. Операция «Тузик» — так это у нас называлось. Я сам собачник, так что я много об этом думал.

В первый раз это вышло инстинктивно. Я услышал вскрик О’Лири «Ах ты ж!» и гляжу: тощий бурый пес лакает кровь, как воду из миски. Кровь была не американская, но все равно, пес ее лакал! Наверно, тот случай стал последней каплей — после этого мы и открыли охоту на псов.

Там-то об этом не думаешь. Там думаешь, кто сидит в следующем доме, какое у него оружие и как он собирается прикончить тебя и твоих друзей. Прочесываешь квартал за кварталом с винтовками, которые эффективно бьют больше чем на полкилометра, а расстреливаешь

Мысли приходят потом, когда у тебя появляется время. Это ведь не то что хлоп — и попадаешь с войны прямиком в джексонвильский супермаркет [1] . Когда нас решили вернуть обратно, то сначала отправили на базу Аль — Такаддум в пустыне, чтобы мы там, говоря по — ихнему, сняли стресс. Не знаю, что они под этим понимали — снять стресс. Мы так поняли, что это значит почаще дрочить в душе, без конца дымить сигаретами и шлепать картами. А потом нас привезли в Кувейт и посадили на рейсовый самолет, чтобы доставить домой.

Вот так. Был ты в зоне военных действий, где тебя того и гляди грохнут, а тут сидишь в бархатном кресле, глядишь вверх на маленькую дулку кондиционера и думаешь: твою мать! Меж колен у тебя винтовка, как и у остальных. У некоторых морпехов были пистолеты М-9, но штыки у всех отняли, потому как с ножами в самолет нельзя. Ребята все худые и какие-то запачканные, хоть и недавно из душа. Глаза запавшие, камуфляж драный. И вот ты сидишь, и закрываешь глаза, и думаешь.

Беда в том, что мысли у тебя не выстраиваются по порядку. Не то чтобы так: ага, я сделал то-то, потом то-то, а потом еще то-то и то-то. Стараешься думать о своем доме, и вдруг ты в доме пыток. Видишь куски тел в ящике и умственно отсталого в клетке. Он кудахтал, как курица. Голова у него усохла до размеров кокосового ореха. Не сразу вспоминаешь слова дока, что ему вводили в мозг ртуть, но и это ничего толком не объясняет.

Ты вспоминаешь, что видел в те моменты, когда чуть не погиб. Разбитый телевизор и труп мусульманина. Эйхольца в крови. Лейтенанта с рацией.

Ты видишь фотографии девочки, которые нашел в столе Кертис. На первой очаровательный иракский ребенок лет семи — восьми, босиком и в красивом белом платьице, как для первого причастия. Дальше — она же в красном платье, на высоких каблуках, сильно накрашенная. На следующем снимке — в том же платье, но косметика размазана по лицу, а у виска она держит пистолет.

Я пытался думать о другом — например, о своей жене Шерил. У нее очень светлая кожа и тоненькие черные волосики на руках. Она их стесняется, но они мягкие. Нежные.

Но думать о Шерил было как-то неловко, и я стал думать о младшем капрале Эрнандесе, капрале Смите и Эйхольце. Мы были как братья — Эйхольц и я. Однажды вместе спасли жизнь другому морпеху. А через месяц Эйхольц полез на крышу, и тут из окошка высовывается повстанец и стреляет ему в спину, когда он на полпути.

Так что я думаю об этом. И вижу того умственно отсталого, и девочку, и стену, на которой умер Эйхольц. Но вот какая штука: еще я никак не могу выбросить из головы этих гребаных собак.

Думаю я и про свою собаку тоже. Про Викса. Как мы взяли его из приюта, потому что Шерил захотела взять старого пса: их, мол, никто не берет. Как мы так и не смогли ничему его научить. Как его рвало какой-то дрянью, которую ему для начала не надо было жрать. Как он уползал весь такой виноватый, на полусогнутых, поджав хвост и опустив голову. Как через два года после приюта он стал седеть, и на морде у него появилось столько седых волос, что они выглядели как усы.

Вот так оно и было. Викс и операция «Тузик» — всю дорогу домой.

Может… не знаю, может, людей ты как-то готов убивать. Тренируешься на макетах в виде человека, ну и привыкаешь. Конечно, у нас были и мишени — собаки. Мишени «Дельта». Но они и на собак-то не похожи, еж их дери.

Вообще-то и людей убивать нелегко. Морпехи — новобранцы ведут себя так, будто приехали поиграть в Рэмбо, но это серьезное дело, это работа. Как правило. Однажды мы наткнулись на умирающего повстанца. Хрипит, дрожит, губы в пене — ясно, что хана. Ему прострелили грудь и тазовый пояс, жить осталось несколько секунд, но тут подходит наш замкомроты, достает свой боевой нож и перерезает ему горло. Говорит: «Приятно убить человека ножом». И ребята переглядываются — типа чё это он? Был бы балбес рядовой, тогда еще ладно, а от замкомроты такого как-то не ждешь.

Пока летел, я и об этом думал.

До чего же все странно! Ты сидишь, держишь в руках винтовку, но ни одного патрона взять негде. А потом приземляешься в Ирландии на дозаправку. Вокруг такой туман, что ни хера не видать, но ты знаешь: раз это Ирландия, здесь должно быть пиво. А командир экипажа, сука гражданская, читает объявление, что на время всего рейса армейские правила остаются в силе и мы еще считаемся на службе. Стало быть, никакой выпивки.

Но тут наш ротный вскакивает и говорит: «Это такая же чушь, как футбольная бита. Ладно, парни, у вас три часа. Я слыхал, тут дают гиннесс». Ну слава тебе яйца.

Капрал Уэйсерт заказал пять стаканов зараз и выстроил их перед собой. Сначала даже не пил, просто смотрел на них со счастливой улыбкой. «Довольный, как пидор на дереве х…», — сказал О’Лири. Так говорил наш инструктор по строевой. Кертису это выражение страшно нравится.

Так что Кертис усмехается и говорит: «Да, блин, вот уж дерево так дерево», — и мы все гогочем, счастливые уже от одного только сознания, что больше не надо быть начеку и можно спокойно нажраться.

И нам это удается мгновенно. Почти каждый из нас сбросил килограммов пять, а спиртного мы не нюхали семь месяцев. Рядовой Макманиган валялся на полу со спущенными штанами и говорил всем: «Кончайте пялиться на мои яйца, гомосеки». Младшего капрала Слотера хватило на полчаса, а потом он уже блевал в сортире, причем капрал Крейг, трезвый мормон, его придерживал, а младший капрал Грили, пьяный мормон, блевал в соседней кабинке. Даже комендор — сержант, и тот надрался в хлам.

Это было здорово. Мы залезли обратно в самолет и вырубились. Очнулись уже в Америке.

Только вот когда мы сели в Черри-Пойнте [2] , там никого не было. Стояла ночь, холод, видимость нулевая, и половина из нас мучилась первым за много месяцев похмельем — чувствовали себя херово, но тогда в этом был и свой кайф. Вылезли мы из самолета и видим: здоровенная пустая взлетная полоса, с полдесятка парней в форме да несколько армейских грузовиков. Из родных — никого.