Передряга
Шрифт:
Андрей вроде бы невзначай провел рукой по пиджаку, расстегивая пуговицы, завозился, незаметно сбрасывая клапан кобуры. Поинтересовался лениво, вроде бы от скуки:
— Случилось чего, ребят?
«Ребята» переглянулись. Не ожидали, что с ними заговорят.
— Да вот… — буркнул неохотно тот, что постарше.
— Лифт барахлит, — живо вставил молодой.
Поперёд батьки в пекло? Ну-ну. А Павел даже не обернулся со своей обидой. Эх, голуба! И ведь никакого сигнала ему не подашь. Дернуть за рукав? Себе же хуже. Начнут эти двое шмалять с двух стволов — мало не покажется. Ладно, если у них пистолеты только, а ну как и помощнее чего, поскорострельнее. «Клины» те же или «кипарисы», например. А в лифте наверняка еще кто-то. Потому-то и встали «жэковские работнички» не прямо за спиной, а чуть правее, чтобы под пули своих же «коллег по цеху» ненароком не угодить. Эх, говорил, надо было на биржу ехать.
Индикатор мигал цифрами. Четвертый этаж, третий, второй. Чуть отступили «жэковцы» или показалось? Точно, отступили. Андрей быстро сунул руку под пиджак, сжал рукоять пистолета. Первый. Свободной рукой он схватил Павла за плечо, толкнул за узенький кирпичный выступ. Двери лифта начали открываться, и Андрей увидел в кабине еще двоих. В таких же оранжевых тужурочках, как и двое за спиной. По лестнице поднялись, сволочи. Те, что в кабинке, молодцевато вскинули автоматы. Да не какие-нибудь там «клины» с «кипарисами», а натуральные «хеклеры» с глушителями. «Кто они такие, эти ребята?» — подумал Андрей, нажимая на курок.
Под пиджаком выстрелы прозвучали приглушенно. Бок опалило огнём. Загорелся плащ на спине. «Жэковцы» не ожидали выстрелов, не успели среагировать. Молодой отлетел к стене, с грохотом вломившись в ряд почтовых ящиков, кувыркнулся по лестнице вниз. Павел тоже запустил руку под пиджак. Андрей присел, одновременно вытягивая пистолет из кобуры. Шелестящая автоматная очередь прошла над его головой. Пули сухо затрещали по пластику. Андрей вскинул оружие, поймал на мушку одного из автоматчиков, дважды нажал на курок и нырком ушел в сторону. Грохнулся боком на затоптанный пол, под ноги уцелевшему «жэковцу», перекатился с плеча на спину, выстрелил дважды, практически по отвесной, снизу вверх. Яркий пример нехитрой народной мудрости: «Хочешь жить — умей вертеться». «Жэковёц» с криком отпрянул, сбил-таки многострадальные почтовые ящики, рухнул. Бели пуля выпущена с расстояния пятнадцать сантиметров, то уже безразлично, из какого оружия. Слабенького ли «макарки» или убойного «питона» — все одно мало не покажется. Стариковский «стечкин» упал всего в паре сантиметров от Андрея. Тот подхватил пистолет, рывком вскочил и гигантским прыжком укрылся за стеной. А пока прыгал, увидел Павла, изрешеченного пулями. Оперативник полусидел, навалившись спиной на стену. Голова склонилась к плечу, остекленевшие глаза смотрят в пол. Плащ в крови.
«Ублюдки, — подумал Андрей озлобленно. — Все из-за какой-то бумажки?» Взгляд вниз. Четыре гильзы. Две его — две, очевидно, «стечкинские». Значит, в запасе как минимум восемнадцать выстрелов.
Лязгнули двери лифта. Кабина пошла вверх. Что, боишься, когда страшно? Привыкли, позорники, иметь дело со стадом.
Андрей выскользнул из-за укрытия, скатился по лестнице, выбежал из подъезда. Носиться по лестнице без толку. За лифтом не утонишься. Было бы их двое, еще туда-сюда, а один на один убегающий всегда переиграет догоняющего. Выскочит на лестницу парой этажей выше да врежет очередью от бедра. Нет, это скачки для дураков и бешеных собак.
Андрей огляделся. Где их машина? Вон те синие «Жигули», припаркованные у зарослей жухлой сирени? Вроде бы не было их когда они проходили мимо. Андрей подбежал, пощупал капот. Так и есть, горячий. Вот за куст-то мы и спрячемся. Не в салон. Это только в кино посреди дороги вдруг выныривают из-под заднего сиденья. «Здрась». А по правде? У водилы от напряжения да неожиданности обширный инфаркт, и, глядишь, через полсотни метров догорают оба в кювете вместе с машиной. На такие дешевые штуки покупаются только откровенные дундуки. А автоматчики на дундуков не похожи. Засаду, во всяком случае, они устроили вполне грамотно. Только не ожидали, что по ним стрелять начнут. Не привыкли. У нас народ приучен при виде оружия по стойке «смирно» вытягиваться. За долгие годы советской власти рефлекс выработался не хуже, чем у собаки Павлова.
Андрей наблюдал за подъездом. Вот вышел молодой мужик. Невысокий, полноватый, хотя и не толстый. Румяный, куда там красному яблочку. Без тужурки, правда, но осторожно вышел, озираясь. И рука в кармане куртки. Автомат придерживает, конечно, чтобы не вывалился из-под полы ненароком. Постоял, осмотрелся. Чего ждешь, голубь? Топай сюда, потолкуем. Андрей сунул «макарку» в кобуру, приготовил «стечкин». Повнушительнее, а значит, и психологическое воздействие посильнее. Мужик пошел к машине, то и дело оглядываясь через плечо да посматривая внимательно по сторонам. Нервничал, понятное дело. Ситуация для него невыгодная. Противника он не видит, а тот, не исключено, наблюдает откуда-нибудь, и как удобный момент выпадет — выстрел. Иди, иди, не бойся, мысленно приговаривал Андрей. Ты мне мертвый не нужен. Ты мне живой нужен. Да побыстрее, пока милиция не понаехала. А то ведь и поговорить не дадут.
Мужик подошел к «Жигулям», достал из кармана ключ, отомкнул дверцу, прыгнул за руль. Оглянулся ещё раз. Боится? Значит, есть чего. Андрей, пригнувшись, рванул, как пьяный лось, через кустарник, выскочил у самой машины. Автоматчик заметил его, воздух жевать не стал, а полез за «хеклером». Ну уж нет, подумал Андрей, сокрушая стекло рукояткой «стечкина». По второму разу этот номер не пройдет, не надейся. Он перегнулся через дверцу, ткнул стволом в румяную щеку, сказал тихо, внушительно:
— Сиди смирно, сука. Руки на затылок, быстро. — Толстяк замешкался, стрельнул глазами в окно. То ли кого-то высматривал, то ли играл, надеясь отвлечь. — Я троих твоих дружков завалил, — напомнил Андрей, — и тебя в случае чего не побрезгую. Мне терять нечего, сам видишь. Быстренько положи руки на затылок. Считаю до трёх.
Мужик нехотя выполнил приказание. Андрей расстегнул ему куртку, вытащил «хеклер», откинул за спину, в кусты.
— Казённый же, — проследив за автоматом глазами, сказал мужик.
— Переживешь. — Андрей, не отводя ствол от лица толстяка, отомкнул замок, отступил на шаг, продолжая выцеливать водителя, открыл дверцу свободной левой рукой, сел на пассажирское сиденье. — А теперь мы с тобой поговорим, — сообщил он водителю.
— О чем? — усмехнулся мужик и прищурился, как сытый кот.
— О многом. О тебе, например. О жизни твоей интересной. Об автоматах ваших. О засаде. Еще тему подкинуть?
— Ни о чем я с тобой разговаривать не стану, — хмыкнул мужик и уставился Андрею в глаза.
— Конечно, станешь.
— Не стану. — Румяный усмехнулся. — И что ты сделаешь? В отделение меня отвезешь? Валяй, вези. Прокатимся. Я люблю на машине кататься.
— Не станешь, значит? — Андрей почувствовал нестерпимое желание нажать на курок.
— Нет.
— Ну смотри, сам напросился. Как надумаешь говорить, скажи.
Андрей резко наклонился вперёд, положил левую руку на шею толстяку, прижав его голову к подголовнику и что было сил саданул пистолетом по округлой коленной чашечке.
— Уй-я! — взвыл хрипло румяный. — Охренел, что ли? Больно!
— Это ещё не больно, — прошипел яростно Андрей. — Больно было Пашке, когда ты в него стрелял. Я тебе сейчас покажу, что значит — больно. Ты у меня узнаешь, что такое больно.
Ещё один удар, не менее сильный, чем первый.
— Уй, дурак!
— Кого ты назвал дураком, скотина?
Третий удар. Под рукоятью что-то хрустнуло, и румяный заверещал как поросенок, которого поднимают за уши. Из-за сдавленного горла визг получался хриплым, надрывным.