Передряга
Шрифт:
— Пусти, сволочь, фашист! — дёргался румяный. — Пусти, гад!
— Вот это — больно, — процедил Андрей зло. В тот момент он плохо понимал, что делает. В нём жило только одно желание: молотить этого румяного пистолетом по голове до тех пор, пока тот не забьется в агонии. — А бывает ещё больнее. Сейчас я тебе продемонстрирую.
— Не надо! — В побелевших глазах румяного мелькнул ужас. — Не надо, не бей! Пожалуйста.
— Боишься? — Андрею пришлось приложить усилие, чтобы не ударить. Толстяк утвердительно закивал. — Правильно делаешь. Потому что сейчас мне первый раз в жизни захотелось убить. Тебя. И знаешь, за что? — Снова усердное мотание головой: «Нет», — Видишь, ты даже не понимаешь. Да за то, что вы, животные, заставляете остальных быть похожими на вас. Жить по навязанным вами законам. Рычать, скалить зубы и пользоваться правом сильного. Люди такими не бывают. Знаешь что, я не стану тебя больше бить. — На потном, залитом слезами лице толстяка отразилось невероятное облегчение. Андрей аккуратно взвел курок. — Не хочу окончательно превратиться в скота. Если ты сейчас же не начнёшь говорить, я тебя просто застрелю. Ты хорошо меня понял? — Румяный усердно замотал головой. — Говори.
— Что? — прохрипел тот.
— Кто ты такой?
— Капитан Гончар, ФСБ.
— Кто приказал нас убить?
— Не знаю. Приказ пришел сверху. Можно мне снять руки с затылка? Колено затекает.
— Снимай, — разрешил Андрей. — Только без глупостей.
Толстяк медленно опустил руки и обхватил пальцами ногу чуть выше треснувшей чашечки.
— За что?
— Не знаю.
— Должна же быть какая-то причина?
— Правда, не знаю. Честное слово. Вся ФСБ на ушах стоит. — Толстяк поморщился, шмыгнул носом. — Кого-то ищут. Что-то там у них пропало. То ли бумаги какие-то секретные, то ли документы. Нам не объясняют.
— Это из-за вчерашнего взрыва?
Румяный замотал головой: «Да».
— Как на нас вышли?
— «Вели». От места происшествия. Один из сотрудников вызвал подмогу. Мы перехватили вас у отделения.
— Кто-нибудь еще поблизости есть?
— Нет. Нас четверых послали. Сказали — обычные менты. Рядовая работа. Убрать — раз плюнуть.
Андрей почувствовал, как голову окутывает жар безумия. Толстяк говорил о смерти, но в его голосе не было ничего, кроме боли. Ни тени эмоций.
— Ты женат?
— Семнадцать лет уже.
— Дети есть?
— Двое. Машенька и Алешка.
— И ты, ублюдок, так спокойно рассуждаешь об убийстве?
Румяный испугался, глянул с прихлынувшим ужасом. Решил, что его сейчас снова будут бить. Промямлил:
— Работа такая.
— Работа, — повторил Андрей, сатанея. — Твоя жена и Машенька с Алешкой станут плакать, если я тебя убью?
— Да. — Голос толстяка стал сиплым от волнения и страха. Вновь хлынули слезы. — А Алешка маленький ещё. Ему всего два годика. Он не понимает. — Толстяк захлебнулся рыданиями. — Будут плакать, конечно.
— Помни об этом. — Андрей распахнул дверцу, передуман, повернулся и скомандовал буднично: — Наклони голову, выродок.
Толстяк медленно наклонил голову, втянул в плечи, зажмурился в ожидании выстрела. Андрей без всякого сожаления удариж пистолетом по коротко стриженному затылку. Не настолько сильно, чтобы проломить череп, во достаточно, чтобы румяный минут двадцать
Он сделал это не от злости. Просто понимал: стоит ему уют, и толстяк вызовет, — будет вынужден вызвать, — подмогу. Андрей же не хотел больше стрелять. Хватит, достаточно.
Выбрался из машины, увидел автомат, повисший на ремне а кустах. Подобрал, огляделся: куда бы его? Не дай Бог, найдёт кто. До беды недалеко. Кинул в машину, под сиденье. Зашагал к подъезду. Поднялся по лестнице, собрал оружие убитых фээсбэшников. Лифт всё ещё стоял открытым — створки начинали закрываться, ударялись о ноги автоматчика и распахивались снова. Автомат ж «стечкины» Андрей сбросил в шахту. Целее будут. «Макарку» Павла сунул ему же в кобуру. Осторожно, двумя пальцами вытащил акцию, спрятал в карман плаща. Коснулся ладони Павла, сжал её. Что-то вроде прощального рукопожатия. Проделав это, Андрей выпрямился, подошёл к двери первой попавшейся квартиры, надавил на кнопку звонка. Тихо. Ещё один звонок. Кто-то, стараясь ступать беззвучно, подошел к двери. Мелькнула тень в глазке.
— Кто? — спросил напряженный женский голос.
— Вызовите, пожалуйста, милицию, — сказал он громко. — В подъезде четверо убитых.
Замок тотчас щелкнул. Бледная женщина выглянула из квартиры, вытянув шею, посмотрела на лестницу, увидела тела, кровь, ойкнула, прикрыла рот ладонью и прошептала испуганно: «Господи!»
Правильно, ни с того ни с сего озлобился Андрей. Скажи: человеку плохо или помощь какая-нибудь требуется — ни за что не откроют. В угол забьются от страха. А четыре трупа — пожалуйста. Будьте любезны. Трупов уже не боятся. Труп безопасен. Скоро начнём говорить, как генерал Шеридан: «Хороший человек — мертвый человек». Привыкли к крови. Того и гляди, шерсть на хребте расти начнет.
— Вызовите милицию, — с неожиданной даже для самого себя злостью повторил он. — И дверь закройте.
Женщина испуганно посмотрела на него, юркнула в квартиру и торопливо защелкала замками. Через полминуты из-за двери доносился её голос:
— Милиция? Милиция, срочно приезжайте. У нас четверо убитых. Адрес?..
Андрей повернулся, вышел на лестницу и побежал вверх, перепрыгивая через ступеньку.
Тонколицый окинул взглядом стоянку перед вокзалом. Киноактёр, расположившийся на заднем сиденье, наклонился вперед, положив руки на спинки передних кресел.
— Ну что?
— Не вижу, — пробормотал Тонколицый. — Вряд ли они здесь. Скорее всего в зале ожидания.
— Кто пойдёт?
— Тонколицый дёрнул плечом.
— Без разницы. Пока мы ничем не рискуем.
Молчаливый, не обращая внимания на их разговор, достал из кармана телефон и набрал номер. Подождал секунд двадцать и, чертыхнувшись, повесил трубку.
— Не отвечают? — не поворачивая головы, поинтересовался Тонколицый.
— Нет. Может быть, что-то случилось?
— Что могло случиться? — пробормотал Киноактёр. — Я послал к ним семерых ребят. Не думаешь же ты, что твоим «обмылкам» удалось завалить всех девятерых?
— Нет, конечно, — ответил Молчаливый. — Но могло произойти что-нибудь ещё.
— Что, например?
— Откуда мне знать? — резко сказал Молчаливый и отвернулся к окну.
Его не оставляло чувство тревоги. Оно, словно неприметный червь, устроилось глубоко под сердцем и грызло изнутри. Самое плохое, что Молчаливый даже не мог отыскать причину тревоги. Вроде бы все шло как по маслу. Стас и Шустрик исчезли, но это не давало повода для паники. Вероятно, виной всему — неизвестность. Молчаливый терпеть не мог ждать непонятно чего. Он во всем любил конкретность. Опасность, имеющая конкретный облик, не так уж страшна. Её можно избежать, попытаться нейтрализовать, в конце концов, кинуться навстречу. Неизвестность же держит в постоянном напряжении. Деморализует.