Переезд
Шрифт:
Неужели они ни разу не видели в «Карийоне» такого мужчину, как он? Три клиента за стойкой были помоложе его и обсуждали какую-то киносделку. Жовис не слышал всего, он понимал лишь, что речь идет о смете, о гарантированном составе исполнителей, о совместном производстве с Германией.
Когда он вынул сигарету из кармана, Леон поднес ему зажженную спичку, а соседка – зажигалку.
Он заколебался между двумя огоньками, и коль скоро бармен казался ему более важной персоной, то выбрал спичку.
Женщина рассмеялась.
– Это
– Прошу простить. Я не сразу сообразил, что...
– Пустяки. Вы часто сюда заходите?
Она знала, что нет: ведь они не были знакомы, а она, вероятно, уже давно работает в этом заведении.
– Сегодня в первый раз.
Не следовало жульничать. Это сразу заметят и станут его остерегаться. У него была неспокойна совесть, и он считал себя кем-то вроде шпиона.
– Парижанин?
– Да. В общем-то, да. Всего несколько дней, как я живу в пригороде Парижа.
– Вам везет.
Она не вела себя вызывающе. Разговаривала с ним мило, непринужденно. В ее лице – ничего особенного. Ее нельзя было назвать ни красавицей, ни уродкой свежая, мягкая, без претензий.
Почему же он смотрел через ее плечо на ту, другую, которую считал Алексой?
– Чинь-чинь!
Если бы его отец... Если бы его мать...
Она залпом осушила свой бокал.
– Вы любите шотландское виски?
– Не так чтобы очень. Предпочитаю пиво.
– Я тоже. Впрочем, я родом из Эльзаса. Из Страсбура. Вы знаете Страсбур?
– Я там был два раза.
– Вы обедали в «Обетте»?
Он уже собирался ответить, что нет, как тут узнал в зеркале, находившемся за строем бутылок, лицо и крепкие плечи своего соседа из Клерви. Фарран стоял неподвижно, вполголоса беседуя с метрдотелем, обводя взглядом зал и бар, по-хозяйски разглядывая каждого посетителя.
Когда же он пробирался сквозь толпу к женщине в золотом платье, он обронил на ходу:
– Привет, Ирен.
– Привет, Жан.
Он мимоходом бросил безучастный взгляд на Жовиса, а спустя мгновение уже касался губами в легком поцелуе шеи той, что, несомненно, была Алексой.
Несколько пар еще танцевали на подиуме, когда вдруг музыканты перестали играть. Раздалась барабанная дробь, погас свет, и синеватые прожекторы высветили возникшую как бы ниоткуда рыжую женщину в костюме 1900 года.
Оркестр играл теперь «Приди ко мне, котик», а женщина ходила вокруг подиума мелкими пританцовывающими шажками, мимоходом похлопывая концом своего веера по лысому господину, сидевшему так, что ей было легко до него дотянуться.
Посетители, занимавшие места за столиками, смотрели во все глаза; те же мужчины и женщины, что находились у стойки, будучи уже пресыщены, едва обращали внимание на этот номер, и разговоры вполголоса продолжались.
– Это Мабель, – шепнула Ирен. – Она танцевала френч-канкан в «Табарене», пока его не снесли, чтобы выстроить там гараж.
На
– Это здесь единственная настоящая танцовщица, но у нее уже не такая красивая грудь, как требуется, и ее выпускают первой. Ирен говорила однообразным тоном – без чувства, без зависти.
– Пойду приготовлюсь, ведь я выхожу после нее. До скорого.
Получалось, что она назначала ему что-то вроде свидания, и это смутило его, поскольку он ничего для этого не сделал. Он лишь отвечал на ее вопросы. Их диалоги были просты, без каких-либо двусмысленностей.
– Хорошо повеселись, душка.
Он поискал глазами Фаррана, встретил его взгляд – он был устремлен на Жовиса. Может, это было всего лишь случайностью. Жовис отвернулся и чуть позже заметил; что Алекса, похоже, наблюдает за ним.
На подиуме Мабель, уже сбросив свое боа из перьев в сторону публики, расстегивала платье, которое спустя несколько мгновений упало к ее ногам. Она осталась в пышном нижнем белье, по моде того времени, и теперь настал черед нижних юбок и лифа.
Все это под музыку. Пританцовывая. С шутливыми жестами, обращенными к зрителям первого ряда.
Он поискал глазами телефонную кабину, потому что помнил о сцене между Ирен и Фарраном. В общественных местах у кабин обычно бывает застекленная дверь, так что любой, проходя мимо...
Ему это казалось странным со стороны девушки, которая мгновение назад стояла рядом с ним. Она держалась совсем просто, разговаривала с ним как с товарищем. Правда, для здешней публики должно быть привычно заниматься любовью.
Четыре музыканта были облачены в полосатые пиджаки. Из-за прожекторов лица их различались с трудом. Вот танцовщица направляется к лысому клиенту, которого до этого похлопала своим веером, и приглашает его расшнуровать ей корсет.
Он поднимается со стула, глупо улыбаясь. Она ластится к нему. Это мужчина лет шестидесяти, ухоженный, изысканно одетый, в обычной жизни он, должно быть, является кем-то важным – директором или замдиректора. Завтра он будет выговаривать опоздавшему служащему, усталой машинистке.
Стягивая с себя панталоны с фестончиками, женщина сопровождает эти движения мимикой «испуганной невинности», но на ней еще остается рубашка из тонкого, прозрачного батиста.
Еще один круг. Вот она оказывается лицом к публике, останавливается, поворачивается спиной. Рубашка слетает с нее через голову в тот самый момент, когда смолкает музыка.
У Жовиса сжалось горло при виде обнаженного тела, этой спины, этих ягодиц. Ему интересно, повернется ли сейчас женщина к ним лицом. Конечно же нет! Прожектора гаснут, зажигаются лампы. Она уже исчезла.