Переходники и другие тревожные истории
Шрифт:
Тогда появились ещё бабочки: одна, две, целый рой, порхающий у моих ушей, приземляющийся ей на плечи, на голову, одна мелькающим язычком исследовала тёмную впадину её уха.
Казалось, Сара не возражала. Казалось, она не замечала этого. С появлением бабочек она всё больше отдалялась. Я терял её. Она ускользала.
Я вспомнил когда-то прочитанное, что на Востоке бабочки, которых видят на кладбищах, считаются душами недавно умерших. Но я понимал, что это — вовсе не то. Это не было так просто. Это были частицы самой смерти, явившиеся пожрать Сару, утянуть её назад, во тьму, откуда она вышла, сократить её визит…
В гневе я отогнал их прочь. Я пытался схватить их и раздавить, но это было всё равно, что хватать
Их только прибывало.
Сара пошла дальше. Я последовал за ней в Центральный парк. На миг мне подумалось, как безрассудно идти в Центральный парк в такой час — я глянул на свои часы; там было почти 5:00 — но не смог убедить сам себя, что это имеет значение; не сейчас, не в этот раз.
Сара шла дальше, безостановочно, как заводная игрушка и, через некоторое время, она и вправду стала казаться каким-то хрупким механизмом. Теперь она не разговаривала, даже, когда я к ней обращался. Мне оставалось лишь следовать за ней.
Намного позже серп луны поднялся над небоскрёбами, затапливая парк кровавым светом, пока деревья не перестали быть просто деревьями, а камни и тропинки — просто камнями и тропинками, но неприкрытыми, символическими, почти карикатурными образами, будто мы вошли в картину Анри Руссо [87] и повсюду вокруг нас скрывались фантастические звери — среди карикатурных ветвей, папоротников и абсолютно чёрных стволов деревьев.
Бабочки прибывали тысячами, окружив нас облаком неярких оттенков, перекрашенные в красный невероятно яркой Луной.
87
Анри Жюльен Фелис Руссо — французский художник, один из самых известных представителей наивного искусства или примитивизма.
Сара всё ещё что-то искала. Я не мог ей помочь. Я вообще не мог подобрать слов. Всё это было загадкой, дополнительные несколько часов, подаренные столь же таинственно, как и чудесно, которым предназначено перевернуть весь остаток моей жизни и, возможно, того, что будет после. Ничего больше. Не было никаких тайных слов, никаких заключительных, особенных прощаний, ничего из тех значительных вещей, которыми должен быть переполнен последний час с возлюбленной.
Ничего больше. Ни единого слова.
Под конец она пошатнулась и упала, и бабочки полностью облепили её корчащимся тёмным одеялом, но я согнал их и поднял её на руки. Она стала даже не скелетом, но чем-то изодранным, старой картонной хеллоуинской декорацией, какие валяются по улицам в середине ноября.
Тогда она слабо заговорила. Я не мог разобрать слов. Я долго слушал, прежде чем понял, что она повторяла слова старой песни, знакомой нам обоим.
— Ты раздобудь воды в пустыне,
Из камня бурого ты кровь пролей,
Девицу юную найди ты ныне,
И молока добудь ты из ее грудей [88] .
Я тихо пропел в ответ: — Когда мы встретимся, родная? Когда увижу тебя вновь? — но мой голос оборвался и я не смог продолжать.
Бабочки уподобились волне, мерцающему потоку. Потом я увидел взирающих на нас из рисованных джунглей зверей — гривастых львов с пылающими глазами, чёрно-красную зебру и змею с человеческим лицом, обернувшуюся вокруг подножия холма. Теперь в
88
Пер. А. Старенкова. «Неспокойная могила» — английская баллада и песня Джоан Баэз — американской певицы, преимущественно в стилях фолк и кантри.
Я крепко держал Сару, всё время страшась, что сломаю её, что она рассыплется в моих руках на кусочки. Я чувствовал, что она всё равно распадается, уменьшается. Это было похоже на попытку нести песочную скульптуру.
Затем меня окутал плащ из бабочек, звук их крыльев у моих ушей струился непрерывным потоком, почти складывался в связную речь, почти в слова.
Мы прошли по холму мимо пустоглазой морды змеи. Я узнал это место. Мы стояли перед Иглой Клеопатры [89] , древним обелиском, который египетский хедив прислал людям Нью-Йорка в девятнадцатом веке, в знак уважения. Она высилась, мерцая в двойном лунном свете, окружённая скамейками и маленькими плакатиками, объясняющими, что означают иероглифы. Мы уже бывали здесь раньше и не раз. Когда мы были моложе, это служило нам дежурной шуткой — составлять наши собственные переводы, что-нибудь поинтереснее, чем просто «Ра, сын Ра, Господин Верхнего и Нижнего Египта».
89
Игла Клеопатры — монумент был построен в 1450 году до нашей эры в городе Гелиополис для фараона Тутмоса III. Высота обелиска 68 футов (21 метр). В США Игла Клеопатры была установлена 22 февраля 1881 года в центральном парке Нью-Йорка. Обелиск был вручен генеральному консулу США в Каире в качестве подарка Соединенным Штатам от египетского хедива — титул вице-султана Египта, существовавший в период зависимости Египта от Османской империи (1867–1914).
Я стряхнул бабочек с лица Сары, чтобы она увидела. Бережно повернул рукой её голову.
— Смотри. На самой верхушке. Там говорится ТУТ ЕЛ ТУТМОС. Там, пониже, священные усатые кубки «Я’тип» и «Ну’тип» уникальных «Фараонов Кокни». А те фигуры — «Кикеры Среднего Царства», древние предшественники «Рокеттсов» и…
Я пытался рассмеяться, но вместо этого зарыдал. Она никак не откликалась. Я ощущал, как Сара с каждым мгновением становится легче, уходит, пока бабочки каким-то образом лишают её материальности.
Тут не было никакого откровения, никакой необычайной потусторонней мудрости. Мы двое случайно встретились, случайно разлучились, случайно воссоединились вновь, хоть и ненадолго. Мы просто тянули, так долго, как могли, наслаждались, творили воспоминания, заполняя один за другим каждый безжалостный миг, пока у меня в руках не остался лишь её обнажённый череп. Белая кость мелькала под крыльями бабочек.
— Должно быть что-то ещё, — сказал я. — Нет. Это неправильно. Должно быть что-то ещё, кроме этого.
Череп засипел. Заскрипел зубами. Он стал выговаривать слоги, даже не слова, абсолютно чуждым голосом.
В это мгновение я ощутил истинный ужас, беспомощный кошмар, держа в руках нечто иное, что никогда не было Сарой — какого-то дьявола, явившегося из Ада именно в этом облике, чтобы мучить меня. Сара уже ушла и я ничего не сделал, ничего не сказал, сглупив в это самое последнее, критическое время, упущенное, упущенное, упущенное…
Сто миллионов бабочек покрыли меня, скамейки, обелиск, всё. А потом, на миг, движущиеся узоры крыльев образовали некое подобие её лица. Я снова увидел Сару и в последний раз услышал её голос.