Перехваченные письма
Шрифт:
Из записей июля 1930
Гуляю и думаю, дохожу до покоя, до полного самоискупления. Тема: по ту сторону возмездия и наказания. Даже счастье любви есть препятствие, если его искать. Сегодня с утра рассматривал символы Таро.
Сейчас придет Дина и мы будем переписывать стихи для книги. Позавчера работали целый день, только мешали нам. Ладины армяне свалились в дом — хамство. Дина страдала — бедная, святая.
Ничего, главное — раскаянье, мужество, мужество и мужество, молчание. Ужасно страдаю от разговоров — даже с милыми людьми, от карт, от игр. Гордость и величественность. Нужно быть во что бы то ни стало смелым, то есть трагическим.
Был
Вчера был тяжелый грозовой день. Но необыкновенное закатное состояние и мужественное смиренное шествие по rue de la Glaci`ere. Светлые остановившиеся облака над 22, rue Barrault. Мужество.
«Святая Ольга — все Ольги именинницы», — говорит папа энергичным голосом, моя посуду, святой человек. С утра была смута и тяжесть в голове. В бане безумно устал. Приятно было идти с Ладей рядом, все принимали за шофера. Потом был в типографии, брал книги, ждал папу, чтобы подарить. Милая Воля России, как я люблю этот задний склад.
Лихорадочно писал роман, безумная нервность, не знаю почему. Все очень-очень высоко, хотя ничего не видно и в переутомлении еле работаю — все не знаю, отдыхать ли. Надо как-то проснуться, а то на вершине какой-то сумрак на меня спускается. Среди солнечного дня все стало темно и рассветно — не нахожу себе метафизического места. Одно знаю, больше радоваться нельзя, нужно страдать и плакать, пока во всем мире останется хотя бы еще один, кто плачет.
Вчера, во вторник, целый день читал и спал в солнечном озере каком-то, видел оккультные и эротические сны. Вечером медитировал упорно, но без блеска, читал Гегеля, ночью гулял с Диной, корил ее за молчание, в конце светло разговорился о Логике, смотрел звезды и молился на улице. «Ты бегаешь по закоулкам». А ты летишь высоко-высоко, как белая птица, qui n'a jamais connu la terre, qui n'a jamais eu de nid [96] . Кто знает, может быть она мне суждена как свидетель и утешитель, а я так долго ни во что ее не ставил. Какое огромное впечатление произвели на нее карты Таро.
96
Которая никогда не знала земли, у которой никогда не было гнезда (фр.).
В понедельник с утра дождь, светлая прогулка с Заковичем через весь город. Заходили в несколько церквей. Он ищет утешения в религии, светлый мальчик. Боже, сохрани его для себя.
Потом редакция, тревога о Современных Записках. Иванов ругал мои стихи. Шел в закате долго-долго через Sant'e, было светло и тайно. Ночью Дина меня утешала на Place Monge.
В воскресенье работал у Карских. Стихи, Гегель, серый свежий день. Ебля, но без спуска. Все же очень высокие дни. Мило ссорились с Диной на Port-Royal.
Суббота, с утра дождь и солнце. Высокие разговоры с Заковичем о Боге, о поисках устремления силы в Боге. Пешком в Кламар. Жалость и дружба Андреева ко мне, светлая семейная атмосфера.
Дома скандал с Диной. Полетел к ней за тетрадками, она меня дико била по лицу, затем ругались, плакали, я просил прощения. Были в кинематографе, ели mille-feuilles [97] и видели возбудительнейшую широкопиздую красавицу.
В пятницу работал. Был на докладе Вейдле, не имел успеха, но познакомился с Берберовой. Красивая и милая, золотая бабочка на розовой кофточке. Все они дураки.
97
Пирожное
После высокой туманной недели, когда все было за облаками и я не находил себе метафизического места, теперь новая неделя в огромных темных иллюминациях, хотя и без серьезной работы. Только читаю, но много, хотя все чепуху. Черные, потому что никто не имеет права радоваться до конца мира, а наоборот, вся задача в том, чтобы углубляться, ввинчиваться в сознание боли Христовой и в ответственность за все.
Сегодня у меня страх. Прочел тяжелую и правильную книгу «У фонаря», подумал, что где-то в глубине, в России, среди большевиков может быть высокая религиозная атмосфера.
Дина близка и, пожалуй, сладка даже. Хотя зря у нас такие фамильярные отношения.
Вчера ссорился с Диной. Высоко медитировал на улице глубокой ночью — решил, что ни с кем не будет ебли.
После Оцупа, который не хочет для №2 моей требухи, высоко медитировал около метро St Jacques. Потом под дождем, один играл в стрелу. Мило ссорились с Диной. Я сказал ей, что считаю себя святым, но отрицал осень и уход.
В воскресенье 27-го работал и медитировал вечером — все у Карских.
25 июля 1930
Я уже давно тебе писала, как меня удручает наша неприятная соседка по квартире. Трудно перечислить всю ту массу мелких гадостей, которые она каждый день нам устраивает, и все эти мелкие дрязги ужасно меня угнетают. Я еще не встречала в жизни человека, который бы так сильно меня ненавидел. Бывали антипатичные люди, но все это было шутками в сравнении с этой женщиной. Единственное утешение, если это вообще может считаться утешением, — это сознание того, что все вокруг живущие в нашем квартале ее ненавидят, и она всех ненавидит и почти со всеми ругается, но жить с таким экземпляром в одной квартире приходится нам, и поэтому наше положение хуже всех. Да еще сын этой женщины, 14-летний мальчик, дразнит нашу девочку, пугает ее, строит гадкие непристойные рожи, и бедная крошка под впечатлением их с плачем просыпается по ночам.
Сегодня своими ушами, которые, как говорит Ники, слишком далеко все слышат, я слыхала, что она мечтает нас выселить из нашей квартирки; она это говорила своему брату, прибавляя очень нелестные эпитеты. Но брат ее порядочный человек и плохо на ее слова реагировал. Я так жду от тебя письма, и вообще по временам у нас бывает такое чувство, что нас все забыли. Ты не можешь себе представить, как бы нам хотелось выбраться отсюда и переехать в Москву.
Из записей августа 1930
Страшный пустой день. Обнаружил в зубе огромную дырку — совсем инвалид. Спал много днем, а сейчас слаб, грязен, небрит, ботинки не завязаны. Читал свои тетради — сколько боли. Сомневаюсь теперь в своих философских способностях.
Папа спит, добрый, добрый. Сейчас будет шесть часов, и мы с Диной пойдем к ней. Она добра опять сегодня со мной, что большое счастье для меня, ибо я слаб и разбит. Только стихи меня радуют и Аполлон Безобразов. И вообще все напечатанное — это защита от самопрезрения.
Вчера не работал. Утром, в нелепом счастье, выпятив грудь со слабым сердцем, укатил в Кашан, одевшись в нищее платье, безумно тосковал там.
Толкали ядро с Варшавским, причем я его побил. Пытался разговаривать с Дряхловым, но слова буквально не действовали. Возвращаясь, думал в трамвае о времени, когда сойду с ума.
Поссорился с Диной, потом тяжелые разговоры и раскаянья. Думал все-таки употребить, но не встал. Пытался немного медитировать, но почти не мог.
Позавчера с утра написал стихотворение. Потом днем спал до пяти, вечером писал «О Молитве» и медитировал очень высоко.