Перехваченные письма
Шрифт:
Из записей апреля 1930
Переехала, устроили «уют». Не скучно здесь, но иногда странно тоскуется. Тихо и весь Париж виден. В понедельник Дина и Борис тосковали со мной вместе. Было очень странно, они очень тоскливо танцевали. Дина уехала, зачем я не была с ней нежней, зачем я сказала уходя «прощай»? Сегодня же вечером напишу ей письмо. Мне страшно за нее. Ходила, как лунатик, по улицам. Сережа очень мил и сильно привязывается. У меня нет чувства прибытия в гавань. Читала только что письма Бориса, написанные, наверно, в минуту аффекта.
Сережа хочет ребенка, я люблю детей, но не хочу их пока. Ведь я
Вечером
Мне страшно. Где Динушенька, ведь она у меня одна? Я хочу к ней, а ведь она меня не желает. Вечное проклятие тяготеет надо мной, я всегда не там, где мне нужно быть.
Вчера был Гингер, странный, жалость, неуверенность, желание 'epater les gens [89] , хорошая память, что-то не понравилось. Ночью кошмары.
89
Эпатировать людей (фр.).
Сегодня чувство одиночества и страха. Всюду дождь. Квартира неуютна, впечатление наскоро сколоченного сарая. Грязновато-желтое освещение.
Из записей апреля 1930
Еще новые дни, совсем в другом цвете, не солнечно, а звездно метафизически. Иллюминации каждый день, и несколько раз в день — слезы. Тоска о полной неприменяемости «продуктов» к читательской атмосфере. Вовне все плохо, но так хорошо внутри, что даже незаметно.
Дина мила и свет, но не тепло. Закович тепло, и свет от него сейчас очень высок. Всеволод — тепло (его ранили ножом в спину и через три дня уже выздоровел — Поплавские!). Лида — милая дура, но безумно меня уважает. Компания Злобин-Браславский — самое сейчас серьезное во внешней жизни.
С. вдруг при второй встрече начала меня целовать мокрым ртом и прижиматься ворсистой мордой и этим, кажется, навсегда уничтожила возможность ее полюбить. А жалко, так все начиналось.
Необычайное наслаждение от пьянства и от бесконечного употребления с С. П. Высокая грусть в том высоком доме-корабле, где все играют, кроме сумерков и огней железной дороги, которые священствуют.
Желание танцевать, необычайная прямо-таки метафизическая сладость старых фокстротов («Коо коо» и т.д.).
Числа меня всегда интересовали. Ясно, например, что один — это круг, два — линия, три — треугольник, четыре — с него начинается мир отражений.
Я сидел в задней комнате кафе, маленькой, как каюта. Но все стены были зеркалами, и она была бесконечной. Она странно отдалялась и раздваивалась во все стороны, исчезая где-то бесконечно далеко во мраке. Но всю эту бесконечность наполняли мои изображения, и мне казалось, что когда я шевелился или поднимал руку, тотчас же все мое столикое мироздание шевелилось и поднимало руку. Это и было четыре — четыре это бесконечность отражений.
Я всецело во власти внешних сил. И я сам для себя внешняя сила. Кроме того, самое внутреннее — тоже внешне, хотя изнутри. Там уж я совсем не властен. Там то светит солнце, то снег идет, то опять солнце, и на все это опускается страшная синева. А то на большой
Я сам такая мысль, меня им пока еще не с чем сравнить.
Борис — Вестник.
Елеонора — Красота.
Елла — Любовь.
Дина — Облако в синеве.
Светлый день, соленость во рту от кофе, но также то особое солоноватое ощущение, которое бывает всегда после бессонной ночи. Лег в пять, почти при заре, до этого все разговаривал с Шатцманом о войне — в подвале, среди играющих в карты. Пели цыганские романсы. Смеялись. Чем занимается русский человек? Грустит. Раньше думали: пьяница, а теперь и вина нет, и пить вредно.
Кажется, начнутся стихи. «Было время тебе появиться». Действительно, было время появиться Елеоноре. Она вышла из мрака, и тогда же разговор начался на самой высокой ноте. Пришел на письмо — красная комната — странное ощущение. При втором свидании мы уже целовались и клялись, через месяц уехали вместе в Версаль. На пасху там была тишина, светлая комната, шоколад. Обиды пустые забыты, и высокие неземные разговоры, которые есть веяние загробной жизни.
В темном имени Елеоноры Высота летящих островов, На закате желтом слово «скоро» В темноте рожденья снега снов.Бывают дни и закаты, когда небо страшно приближается, и великие тайны мира раскрываются прямо под крышами, на высоте пыльных деревьев, а потом все опять страшно далеко.
Позавчера — взаимная иллюминация во время таинственной фильмы и музыки. Обморок твой, мои слезы над тобою в протяжении часа, и молитвы, и магия. И как ты стояла у стены и говорила, что жизнь уходит в такие минуты. И как ты заснула. Бесконечное отдаление, окружающее тебя.
18-го, в пятницу — разговоры, потом ссора, как в первый раз. Лодка, обед на пароходе.
Шумно идет дождь. Как люди хорошеют, когда они слабеют, говорит Закович. Ужасно страдаю от невроза, и все обмороки какие-то бывают в отношениях, когда страшно темно. Два последних дня медитации не было, все потому же. Вчера в лесу припадок странной мрачности. Мечта работать.
Сегодня четверг, самый красивый день недели. Четверг — это плоскогорье и поезд, медленно идущий по плоскогорью. Умереть нужно именно в четверг. В четверг всегда идет снег. Солнце где-то чувствуется, но его не видно. В четверг я сплю почти целый день.