Перехватчики
Шрифт:
Лобанов мне сказал:
— Подумаешь, цаца. Что тебя в ней привлекло? Встретил ты ее случайно. Ну хорошо, она врач, но этого же мало. Какой у нее внутренний мир, что ей нравится в людях, как она смотрит на жизнь — это уловить невозможно.
Мне нравилось, как этот красавец с кокетливыми полубачками и длинной, гибкой, как у девушки, талией говорил в запальчивости. Он не то чтобы заикался, а так, нет-нет да и сделает неожиданную остановку на первом слоге. Если это было недостатком речи, то приятным. Но то, что
Он даже встал со стула и, щеголевато оправив чуть зауженные брюки, прошелся по комнате, чистенький, стройный, самоуверенный.
— Ага, молчишь! А потому, что ты сам знаешь о ней весьма мало. Лишь то, что она работает и что у нее был далеко зашедший роман с майором Сливко. Ну в самом деле, чего ты сохнешь по ней? Ведь она не стоит этого. Да и внешне сухопарая какая-то, словно тесина.
— Да замолчи ты наконец! — не выдержал я. — Разве можно оказать, за что любишь? Ведь любят же и злых, и ветреных, и колючих.
— Вот-вот. И слепых, и горбатых… Тебе просто хочется кого-то любить. Так устроен человек. А любить некого. Совсем некого.
Неожиданно за меня заступился Шатунов.
— Брось, Коля, философствовать. Тебе это не идет, — он вразвалочку подошел к нам и сел на кровать, спокойный, рассудительный. — Сердцу не прикажешь, говорят в народе.
Все знали, что сам Шатунов (как, впрочем, и многие другие) был влюблен безнадежной любовью в нашего полкового врача Верочку Стрункину.
У Верочки была героическая биография с грустным концом. Во время войны она была воздушным стрелком у командира эскадрильи Высокоса, того самого Высокоса, который сел однажды на вынужденную в расположении врага и которого забрал вместе с фотоаппаратом майор Сливко.
Стрелок женщина! Это уж не так-то часто встречалось в штурмовой авиации. А потом Верочка стала женой катштана Высокоса.
Супруги сделали больше ста боевых вылетов и дошли с войной до Кенигсберга. А потом Верочка забеременела. Высокое отправил ее к своим родителям и при первом же вылете без нее погиб. (Это было за несколько дней до капитуляции Германии.) Нацеливая горящий самолет на колонну танков, Высокое успел передать Сливко, с которым работал над целью:
— Позаботьтесь о Верочке!
Последнее желание героя для всех в полку было священным. У Верочки было среднее образование. Все знали, что она мечтала после войны выучиться на врача.
Но известие о смерти мужа сильно пошатнуло Верочкино здоровье. Она родила раньше времени — мертвого. Долго болела и поправлялась медленно и трудно.
Когда же Стрункина встала на ноги, товарищи помогли ей устроиться в медицинский институт (там с ней Люся и познакомилась), аккуратно высылали денежные переводы. Добились, чтобы Верочку направили после окончания института в родной полк.
Здесь,
А он вон как поступил. Он хотел иметь сына (и формально его ни в чем нельзя было обвинить), а она не могла ему подарить ни сына, ни дочери. И тут уж ничего нельзя было поделать.
Когда Сливко оставил Сгрункину, Михаил сказал:
— Оскорбить такую женщину! Троглодит!
Он ходил к Стрункиной извиняться за этого «троглодита», но она, кажется, так и не поняла чувств, которые двигали молодым летчиком.
Шатунов узнал и другое: она продолжала любить Сливко.
В разговор о любви постепенно втянулись и другие летчики. Обо мне забыли. И за это я был благодарен Шатунову. Чтобы вновь не обращать на себя внимания, я тихо разделся и лег.
Мне было о чем подумать. В воскресенье я собирался привести в исполнение свой генеральный план и очень переживал.
Припомнились слова Люсиной мамы, с которой я познакомился за день до отъезда в Н-ск.
Это знакомство состоялось в той же комнате, в которой я когда-то разговаривал с отцом Люси, Николаем Константиновичем. Я, собственно, и шел домой к Люсе в надежде на встречу с этим тихим, обаятельным человеком, а вот дома оказалась Полина Тимофеевна.
К моему удивлению, она приняла меня очень любезно — так, пожалуй, принимают только близких родственников.
Через десять минут на столе в окружении чашек и ваз с конфетами и домашним печеньем добродушно пофыркивал маленький электрический самоварчик.
Несмотря на свои годы и полноту, Полина Тимофеевна оказалась довольно подвижной и эксцентричной женщиной. Обильная косметика придавала ее большому круглому лицу с маленьким носиком несколько кукольное выражение, но это ей даже как-то шло.
«Наверно, она была красивой в молодости», — подумал я.
— Вы и представить себе не можете, как я довольна, что познакомилась с вами. — она подала мне розетку с вишневым вареньем. — Это, между прочим, варила Люся.
— Я еду в Н-ск и хотел бы узнать Люсин адрес, — напомнил я.
— Всё, всё узнаете…
Я сидел, пил чай с вишневым вареньем, которое, «между прочим», варила Люся, а в голове у меня зрел отчаянный план. Он захватил меня всего, и я уже не слышал, что говорила Полина Тимофеевна.
Она скоро поняла, что я ее не слушаю, и замолчала.
— Простите, я вам налью еще чашечку. — Полина Тимофеевна коснулась меня рукой.
— Нет, нет, спасибо. Мне нужно идти. — Я достал блокнот, чтобы записать адрес.
ВСТРЕЧА С БУДУЩИМ
В этот день нас подняли рано.
— Быстренько завтракайте — и в автобус, — говорил дежурный по части. — К семи вы должны быть на аэродроме.
Наконец-то!