Перекличка мертвых
Шрифт:
Шотландские новости сосредоточились на статье Мейри: репортеры в один голос называли преступника «убийцей недели «Большой восьмерки». Никакой публичной реакции от начальника полиции Джеймса Корбина не последовало. В заявлении СО-12 особо подчеркивалось, что лидерам, собирающимся в «Глениглсе», опасность не угрожает.
Вторые похороны за неделю. Ребус задавался вопросом: не потому ли он столько работает, чтобы недосуг было думать о Микки? Он взял с собой диск с «Квадрофенией» и, пока ехал на север, слушал композицию, где Долтри надрывно повторял: «Ты можешь увидеть меня без прикрас?»
На
Там было многолюдно. Родственники, друзья и представители от всех политических партий. Журналисты и репортеры держались на расстоянии, сбившись у ворот крематория. Вероятно, это были новички и неудачники, кислые от сознания того, что их более опытные и более успешные коллеги, занятые на саммите «Большой восьмерки», готовят сейчас убойные материалы для первых полос четверговых газет. Ребус отступил в сторону, поскольку скорбящих попросили пройти внутрь. Некоторые из них бросали на него подозрительные и осуждающие взгляды: мол, с подобными личностями член парламента вряд ли якшался, так и нечего тут глазеть на чужое горе.
Возможно, они были правы.
После церемонии ожидалось угощение в плавучем ресторанчике «Браути-Ферри».
— Семья покойного, — объявил собравшимся священник, — просила меня сказать, что приглашаются все присутствующие.
Но взгляд его, казалось, говорил совсем другое: там ждут только ближайших родственников и друзей покойного. Впрочем, дело ясное: какой плавучий ресторанчик в состоянии вместить такую уйму народищу?
Ребус сидел в заднем ряду. Священник попросил кого-нибудь из коллег Бена Уэбстера подняться на кафедру и сказать несколько слов. Слова почти полностью совпали с теми, что звучали на похоронах Микки: прекрасный человек… огромная потеря для всех, кто его знал, а таких людей немало… замечательный семьянин… пользовался заслуженным уважением в округе.
Стейси видно не было. После их встречи возле морга он почти не вспоминал о ней. Полагал, что она либо вернулась в Лондон, либо приводит в порядок дела брата.
Но не прийти на похороны…
Между смертью Микки и кремацией прошло чуть больше недели. А у Бена Уэбстера? Не прошло и полных пяти дней. Можно ли счесть неподобающей такую поспешность? Чье это решение — Стейси или еще чье-то?
Выйдя на парковочную площадку, Ребус закурил и простоял в задумчивости более пяти минут. Потом открыл водительскую дверцу и сел в машину.
Ты можешь увидеть меня без прикрас?…
— О да, — проговорил он себе под нос, поворачивая ключ зажигания.
Суматоха в Охтерардере.
Циркулировали упорные слухи, что вот-вот прибудет вертолет с Джорджем Бушем. Шивон посмотрела
Кругом звучала испанская и немецкая речь, слышался американский акцент. Между тем Сантал как сквозь землю провалилась
Оказавшись снова на главной улице Охтерардера, Шивон узнала самую свежую новость: автобусам с протестующими запрещен выезд из Эдинбурга.
— Поэтому они устроили марш прямо там, — возбужденно тараторил кто-то. — Этим бандюгам придется несладко.
Шивон не поверила. И все-таки попыталась дозвониться родителям на мобильный. Ответил отец: он сказал, что они сидят в автобусе уже несколько часов и неизвестно, что будет дальше.
— Дайте мне слово, что вы не будете участвовать ни в каком марше, — стала молить Шивон.
— Даем, — буркнул отец.
И передал телефон жене, чтобы Шивон могла услышать и ее обещание. Поговорив с родителями, она вдруг поняла, что поступила донельзя глупо. Зачем же она приехала сюда, когда надо было остаться с родителями? Марш привлечет много полицейских. Возможно, мать узнает среди них того, кто ее ударил, а может, какие-нибудь детали вызовут в памяти столь необходимые Шивон подробности.
Тихо выругавшись, она обернулась и нос к носу столкнулась с той, кого искала.
— Сантал, — окликнула Шивон.
Сантал опустила камеру.
— Что ты здесь делаешь? — воскликнула она.
— Удивлена?
— Честно говоря, немного. А твои родители…
— Застряли в Эдинбурге. А ты уже, смотрю, больше не шепелявишь.
— Что?
— В понедельник на Принсез-стрит, — продолжала Шивон. — ты не расставалась с камерой. И что интересно, совершенно не снимала копов. В чем дело?
— Не пойму, к чему ты клонишь.
Сантал вертела головой, словно опасаясь, что их разговор услышат.
— Ты не захотела показать мне ни один из своих снимков потому, что они могут мне кое о чем рассказать.
— И о чем же? — В голосе не слышалось ни испуга, ни раздражения — одно любопытство.
— Они могли бы рассказать мне о том, что интересуют тебя только твои дружки-бузотеры, а не стражи порядка.
— И что?
— А то, что мне захотелось понять, почему бы это. Странно, что я сразу не догадалась. Ведь были сигналы… В лагере в Ниддри, а потом в Стерлинге. — Шивон наклонилась к уху Сантал. — Ты внедренный коп, — шепотом произнесла она и отстранилась, чтобы полюбоваться ошарашенным лицом молодой женщины. — Эти сережки и пирсинговые колечки… ведь все это бутафория? — продолжала Шивон. — Смываемые татуировки и… — бросив взгляд на ее всклокоченные волосы, она закончила: — искусно сделанный парик. Не понимаю, зачем тебе понадобилось шепелявить? Может, это помогало тебе войти в роль? Ну так как, я права?