Перекрестки судеб. Стася и Тим
Шрифт:
— Хорошая девочка? — морщится, резкими словами загоняя поглубже непрошеные чувства, стоит вспомнить о девчонке. И пульс рвет артерии: злой, аритмичный. — Хорошие девочки носят платья с бантиками и сидят дома, а не шастают по наркопритонам.
Догадаться, откуда на той дороге появилась Русалка, труда не составило, как и подтвердить собственные догадки неопровержимыми фактами. Да она сама просто пропиталась сексом. Растрепанная, с засосами на шее и запахом шампанского в волосах. Все в ней кричало, что буквально недавно ее хорошенько оттрахали. Он бы поднял ее с асфальта, куда она рухнула как подкошенная, скрутившись клубком, как маленькая беззащитная лисичка, удостоверился, что все в порядке и отправил бы восвояси. Он бы так и сделал, если бы не
Воспоминания рождают улыбку. Но память та еще сука, не забывает подсунуть мерзкие картинки того, кто и что с ней делал, оставляя багровые кровоподтеки на белой коже. И ярость рвется диким зверем. Тимур сжимает кулаки, жалея, что перчатки выбросил, а новая пара в сотне километров отсюда.
— Она не наркоманка, Тимур, — разрезает вязь воспоминаний глухой голос друга.
Не наркоманка. Только анализы говорят о другом и Эльф сам это прекрасно понимает. Тогда к чему этот пустой разговор?
— Ты в чем меня пытаешься убедить сейчас? В том, что твоя лаборатория накосячила или может, анализы перепутали? — ярость клубится в каждом слове, прорывается звериным порыкиванием на самой грани. — А не ты ли пару часов назад растолковывал мне все циферки и буковки в той бумажке?
— Я, — легко соглашается Эльф, почти сминая сигарету. Нервничает. Странно. За Эльфом, безжалостным хирургом, раньше не водилось такого. Он всегда разделял личное и работу. Никогда не поддавался эмоциям. Почему сейчас? Что в этой Русалке такого особенного, что она даже Туманова, сдвинутого на одной-единственной бабе, так зацепила? — И я сам ничерта не понимаю, — ерошит волосы и высыпает из ладони остатки сигареты. — У нее хреновые анализы, Тимур. Ее спасать надо, а не запирать в психушке.
— А я значит принц на белом коне, который непременно должен победить дракона и вызволить принцессу из высокой башни? — ерничает, хотя у самого внутри все огнем горит.
— Для принца ты рылом не вышел, — смерив взглядом Тимура, фыркает Эльф. — Да и одежкой…и коня не завел…
Тимур дергает плечом и медленно закатывает окровавленные рукава рубашки, как будто в этом смысл жизни. Методично, размеренными движениями утихомиривая слетевший с катушек пульс.
Заставляя память станцевать по его правилам.
…Русалка выгнулась в его руках и вся будто закаменела, а потом затряслась в припадке, и Тимур понял сразу – не выдержит. Ее маленькое сердце не выдержит того, чем ее накачали. А в том, что она не сама наглоталась какой-то дряни – не сомневался ни на секунду. Слишком растерянная была. И слишком яркой была ее злость в рыжих глазах.
Эльф оценил обстановку быстро.
— Держи ее, Тимур. Крепко держи. Я сейчас.
И исчез. А она… Она билась в судорогах: спина выгибалась дугой, ноги и руки выкручивало так, что немного – и хрустнут кости, голова запрокидывалась, а на губах пузырилась пена. А Тимур не знал, что делать. Держал ее и смотрел, как хрупкое тело раздирало конвульсиями, выворачивало и кидало в стороны. Мгновение, и Русалка изогнулась, а он отпустил ее, потому что испугался, что нахрен сломает позвоночник, и рухнула на пол. Где-то на краю сознания выматерился Марат, вызывая Скорую. Тимур упал на колени рядом с Русалкой, всем весом прижал к полу. Разорвал рубашку, и на непозволительно долгое мгновение задержался взглядом на белесых шрамах, расчерчивающих ее правый бок и кожу под грудью. По нему словно раскаленными прутьями прошлись – дикая боль прожгла до костей. Он заорал так, что едва не лдопнули барабанные перепонки, а Русалка вдруг распахнула глаза: расфокусированные с розовыми от крови белками. Прохрипела что-то и снова выгнулась дугой, отчаянно ловя воздух. Тимур ругнулся, стиснув зубы, а запутавшиеся вокруг шеи волосы намотал на кулак, повернул голову на бок. Обернулся, мазнув взглядом по дому, где исчез Эльф.
Страх бился в висках, крошил позвонки, не позволяя даже дыхнуть.
— Эльф! — заорал, срывая горло. — Марат, Эльфа найди, — прохрипел. А сам сжал ее голову, чтобы не билась о пол. Теперь разжать челюсти. Твою мать! Зубы стиснуты намертво. И под рукой ничего подходящего. Он пошарил одной рукой по карманам. Зажигалка, телефон, – все не то. Черт! А до кухни далеко. Нельзя! И Эльф куда-то пропал. Проклятье! Пальцы нащупали ручку, подаренную по случаю какого-то праздника, металлическую. Должна выдержать. Выудил ее из кармана, едва не уронил. Перехватил и попытался разжать челюсть.
— Давай, девочка. Ну же! – она изгибалась, хрипела, из глаз потекла кровь. Тимур матерился, разжимая челюсть. Разжал с трудом и всунул между зубами руку, пальцами прихватив кончик ее языка, чтобы не запал.
Выдохнул и тут же до крови прокусил губу, когда ее зубы сомкнулись на его руке. Плевать. Перчатки выдержат. А он так тем более…
Тимур сжимает и разжимает кулак. Спускается по ступеням, поднимает зажигалку, перчатки со следами зубов Русалки на одной, натягивает их на ладони. И ощущает на себе внимательный и тяжелый взгляд друга. Впервые Тимур видит в нем осуждение. Впервые Эльф оказался по ту сторону баррикад. И впервые Крутов не знает, что делать.
Эльф вернулся запыхавшийся и злой до невозможности. В руке – нож. Поймав взгляд Тимура, тут же принялся объяснять, на ходу закатывая рукав рубашки Русалки. И взгляд его потяжелел, когда он увидел то же, что и Тимур: шрамы. Они повсюду. Тонкой паутинкой перечеркивали тоненькую ручку, окольцовывали запястье. Испещрили весь бок девчонки.
— Твою мать, — выдохнул Эльф, нащупывая пульс. А Тимур следил за его пальцами на ее прозрачной коже, под которой видны все венки, и злился. А еще точно знал: убьет. Как только узнает, кто с ней это сделал – убьет, не задумываясь. И черная муть всколыхнулась внутри, разламывая грудную клетку. Он явственно слышал, как ломаются его ребра от того, что росло внутри него, сметая к чертям все светлое и доброе, что он выколупывал из темных закоулков сознания каждое утро.
— Не смей! — рявкнул он так, что Эльф выронил нож, которым едва коснулся исполосованной кожи.
— Тимур, — заговорил Эльф, выискивая глаза друга, но Тимур не сводил их с ножа. — Тимур, послушай меня. Она может умереть, слышишь? Лекарств нет, значит нужна вена. Любая крупная. Шею трогать нельзя. Самая доступная – рука. Тимур! — толкнул его в плечо, обращая на себя внимание. Тимур оскалился и верхняя губа его подрагивала то ли от злости, то ли от нервного перенапряжения.
— Ты ее не тронешь, — прохрипел, удерживая бьющуюся в конвульсиях Русалку.
— Час от часу не легче, — пробормотал Эльф. — Ладно, — выдохнул. — Давай сам. Сам, слышишь?
Тимур покачнулся, как будто его толкнули в грудь со всего маху. Кивнул и взял нож. Эльф перехватил руку девчонки, пригвоздил к полу.
— Нужно сделать разрез вдоль вены. Сантиметров десять, — Эльф говорил сухо и профессионально. И этот его тон работал лучше всего. Тимур собрался, перехватил удобнее нож. — Ей нужно уменьшить давление. Судороги, скорее всего, не прекратятся. Но мозг и сердце пострадают меньше. Тимур, это единственный способ спасти ее. Иначе до приезда скорой она не доживет. Слышишь? Она и полчаса не протянет, даже если мы сами рванем в больницу.