Перекресток для троих
Шрифт:
– Ну где... тут?
– спросил водила. Я увидел свой дом. На счетчике было два рубля сорок копеек. Я отсчитал точь-в-точь данную сумму. Я экспериментировал. Скулы водилы отяжелели от ненависти. Флюс нервно дернулся.
– Вот, - сказал я.
– И тридцать копеечек сверху. Нормально?
– Из-за трояка... я тебя... волок...
– Голос его постепенно возвышался.
– Шеф, - сказал я ласково, доставая десятку.
– На, и не волновайся. Бери. Но с замечанием: ты некрасиво работаешь. У тебя идет постоянный наезд на психику клиента.
Я распахнул дверцу, но выйти не смог - он ухватил меня за полу пальто.
– Ты постой, постой!
– скороговорочкой, очумело сглотнув слюну, молвил он.
– Ну... стой!
– В голосе его по-прежнему была злоба, но не та, что прежде, - какая-то уязвленная.
– Вот, - сказал он, веером вынимая две трешки и рубль. Семь. Так, счас еще...
– Он угрюмо отводил ногтем с кожаного пятачка кошелька-лягушки мелочь.
– Ладно, оскорбленная добродетель!
– сказал я.
– Бери, что дают, и пока!
Я хотел прибавить внезапно пришедшее на ум: мол, не смотри на жизнь через рубль, а то ведь ослепнешь в итоге, но это было бы, конечно, пошлым нравоученьицем. В данной ситуации, по крайней мере.
Он взял свой червонец; на меня не глядел, как-то хмуро, с сомнением взял... Вообще он призадумался, по-моему. На ближайшие полчаса.
А я вылез.
Дома никого не было.
ВЛАДИМИР КРОХИН
За безобразный внешний вид и стертый протектор с "жигуля" сняли номер. Пришлось взывать к Игорю, ехать вместе с ним в ГАИ и, дав там своему человеку бутылочку коньяку и честное слово, что отныне машина будет сверкать лаком и обуваться в новые покрышки, выручать номер обратно, дабы узаконить свое пребывание в транспортном потоке.
Когда, возвращаясь из ГАИ, проезжали мимо киностудии, я попросил остановиться. Механически попросил. Вылез, из проходной позвонил ассистенту режиссера - как, мол, дела и чем занимаемся? Услышал то, что и хотел услышать: в павильоне вот-вот заканчивается съемка, Марина здесь.
Так.
Повесил трубку. В раздумье через стеклянную стену проходной обозрел улицу. Солнечный ветреный день мая. Младенчески сморщенная листва на тополях и липах. Голые кустики, облепленные тугими кочанчиками почек. Скоро лето.
Ну-с, попросить, чтобы заказали мне пропуск? Зачем? Недостаточно одной оплеухи? Оскорбительной, хлесткой и ясно давшей понять, что не нужен я этой женщине, более того - опасен ее спокойствию и будущему, а мгновения прошлой слабости она устыдилась и твердо его преодолела. Но все-таки я стоял в проходной, смотрел на снующих людей и ждал ее: пусть обменяемся кивками в равнодушном приветствии, или попросту сделаем вид, что не заметили друг друга, или же поздороваемся как ни в чем не бывало, предложу подвезти...
С улицы донесся укоризненный гудок. Заждался Игорь... Я обернулся в сторону машины, и в следующую секунду передо мной мелькнула она, Марина; замешкалась, как бы споткнулась...
– Я... так ждал тебя!
– вырвалось у меня и страстно, и с горечью, и с заискиванием.
Улыбнулась. Принужденно и беззащитно. И вдруг, как в лихорадке, почудилось, что ничего не кончено, а только начинается, и счастье вот, рядом, ну же...
– Марина.
– Я коснулся тонких пальцев ее.
– Изгнать - твое право, но...
– А что остается делать?
– Улыбка превратилась в стылую усмешку. Она высвободила руку.
– Начать все... сначала? Для этого надо любить. А что было у нас? Приключеньице, основанное на минутных симпатиях. Я про себя, но и того достаточно... в смысле невозможности полного счастья. ..Меня одолевают раздраженность и скука.
– Тебе куда ехать?
– перебиваю.
– Если домой - подвезу. Влезаем в машину. Тут доходит, что Игорь...
– А, вы же знакомы!
– заявляю с натужной иронией.
– Кстати, - развязно хлопаю Игоря по плечу, туго обтянутому нейлоновой курточкой, - всемогущий человек. Пользуйся моментом, Марина, и если надо - проси чего пожелаешь. Решение всех проблем. Житейских, имею в виду.
Тот заметно мрачнеет. Чего-то я такое... Переборщил, кажется. Но продолжаю с той же фамильярной сатирой в голосе:
– Давай-ка, Игоречек, жми на педали. Отвезем кинозвезду, куда ей заблагорассу...
Он неторопливо оборачивается. Глаза его округлены внимательным созерцанием моего лица и напряженно пусты.
– Слушайте, - роняет он сквозь стиснутые зубы, - поэты и актеры... Я хоть убог в сравнений с сиятельностью и широтой ваших интеллектов, но я не вещь. Не продаюсь и навроде гаечного ключа не используюсь. Так что... Пожалуйста, освободите салон. Вы, - брови его сдвигаются в сторону Марины, - не забудьте сумочку. Ты же, друг Вова, - номерочек.
– На прощание, Игорь, - отзывается Марина, - хочу заметить: вы излишне прямолинейны. Это ваше самое сильное качество и самая слабая сторона. Она вызывает... ироническое уважение.
После она забирает сумку, я - номерочек, и в подавленном состоянии мы освобождаем салон. Я что-то цежу, морща лоб, типа: псих он, Игорь, дурак, обидчивый, вообще - пустяки, не бери в голову, но ответом мне служит утомленный вздох и презрение в суженных глазах, выискивающих в потоке машин такси.
Вот и такси, но составить компанию мне не удается: она с треском захлопывает дверь, кратко бросая вылупившемуся на ее лицо шоферу:
– Вперед!
Стою, тупо изучая цифры и буквы на своем номерном знаке. Краска на буквах и цифрах облупилась и вспучилась от ржавчины. Надо обжечь, зачистить, обезжирить и покрасить вновь - так Игорь поучал час назад...
Еще такси. Сесть в него опять-таки не удается: из-за спины выпрыгивает проворный гражданин в темных очках, в европейской кепке с блинчиком пуговки на макушке и вмиг оккупирует машину. Я вижу его щеку, сведенную в злорадной ухмылке, и неожиданно узнаю в нем режиссера.