Перекресток одиночества 4
Шрифт:
Лежащий навзничь костяк при жизни наверняка был очень высоким мужчиной. Под завалившимся набок черепом лежит пока нетронутая мной черная издырявленная сумка. Кости рук лежат на реберной клетке, ноги вытянуты и сомкнуты. Человек копал пока мог. А когда выдохся или надломился морально, что неудивительно, учитывая более чем преклонный возраст и окружающее пространство, предпочел улечься как положено и погрузиться в вечный сон.
Женский скелет в позе эмбриона. Она в шаге от того высокого. На теле клочки длинной синей юбки, на ступнях вполне целые резиновые сапожки совсем невеликого размера. Из голенищ торчат нити какого-то утеплителя. Руки прижаты к груди, лицо уткнуто в снег, а сверху на костях набросано тряпье —
Два сидящих бок о бок скелета. Один уже развалился, а другой, сжатый снежными объятиями, буквально набитый снежной массой, продолжал сидеть рядом с упавшим товарищем. Наполовину вросший в снег череп направлен глазницами в ту сторону, где находится молчащий бункер Старого Капитана. Рядом бесформенная куча рюкзака, а между ног стоит пустая стеклянная бутылка. Рядом лежит алюминиевая кружка с обмотанной зеленой изолентой ручкой.
Благодаря найденным пустотам, я сэкономил немало сил и времени. Я лишь немного расширил их вверх, чтобы можно было спокойно стоять на коленях и иметь пространство для замаха, после чего продолжил работать в ровном щадящем темпе. Я не знал, что ждет там впереди и предпочел экономию сил. Почувствовав легкую усталость, подавил желание вернуться в теплое пространство вездехода и остался здесь, усевшись напротив вросших в стену обглоданных скелетов. Свинтив крышку термоса, налил себе горячего питья, привычно вытащил из кармана куртки сверток с тонко нарезанным несоленым салом и принялся трапезничать в свете ровно горящего светильника. Лампу выдал Замок. И я не удержался от горького смешка, когда осмотрел выданную с таким пиететом ценную вещь и понял ее назначение. Светильник, представляющий собой прозрачный стеклянный куб с синеватым отливом размером с два кулака. Одним углом куб закреплен на стальной ножке с острым концом. Активируется крохотным рычажком на одной из граней — кто бы сомневался. Горит ровным мягким светом, регулировки яркости освещения нет. Садовый светильник — вот что это такое. Таких полно и на нашей планете, где они чаще всего снабжены солнечными панелями и воткнуты острыми ножками в грунт рядом с дорожками на даче. У нас их принцип работы иной, но предназначение то же самое — дарить успокаивающий снег и отгонять пугающую тьму.
Частично стянув капюшон, я расстегнул верхнюю пуговицу, позволяя скопившемуся под одеждой горячему влажному воздуху выйти наружу. Прислонившись затылком к старому слежавшемуся снегу, я затих, с нескрываемой радостью ощущая как быстро в тренированное тело приходят новые силы.
Глупцы говорят, что-то вроде «мое тело — мой храм». Но в храмах не живут. В храмах ничего не меняют. Там вообще ничего не делают физически — и именно поэтому там всегда пахнет не застарелым потом, а ладаном и свечным воском. В храм пришел, помолился и ушел. Был бы я верующим, сказал бы, что в храме может жить душа, но никак не бренное тело. Так что я снова живу по некогда позорно оставленным мной ценным принципам. И один из них гласит, что мое тело — мой личный инструмент. Мой механизм активного бытия. И вот сейчас, сидя в полутемной снежной норе, после достаточно долгого отрезка нелегкой работы в неудобной тяжелой одежде, я чувствую, что мой механизм бытия в полном порядке. Шестерни ходят спокойно и ходко, они не буксуют в нажитом сале, не трясутся на дряблых остатках нетренированных мышц, не останавливаются из-за перехваченного непривычной нагрузкой дыхания — потому что мое дыхание ровное и размеренное. Я в полном порядке. И осознание этого грело душу получше всякого чая.
Я съел сало и допивал вторую порцию травяного настоя, когда сквозь узкий проход в пещерку втиснулся Сергей Блат, таща за собой кусок ткани, в которой я опознал разодранную палатку. Замерев у входа, он оглядел полускрытые снегом скелеты, оценил мою позу, а я сидел ровно так, как и вмерзшие в стену останки напротив, после чего гулко кашлянул и спросил:
— Тебя, Охотник, вообще ничего не берет что ли?
— Бояться надо не мертвых, Сергей — тихо ответил я, глядя как в забитых снегом глазницах смотрящего на меня черепа поблескивают искорки льда — Бояться надо живых.
— А то я не знаю! Я не об этом сейчас. Че я мертвых не видал? Может побольше твоего повидал.
— Скорей всего — кивнул я, вспоминая кладбище Бункера и то, сколько там относительно свежих могил.
Пусть старики и подпитаны «особыми» добавками в похлебке, но они все же не бессмертны. Так что да — еще живые обитатели Бункера успели вволю насмотреться на мертвых друзей. Кажется, я даже что-то читал на эту тему, когда начинаешь с особого рода безразличностью и странным пониманием относиться к регулярным смертям вокруг себя. Такое бывает у докторов, работников хосписов, в концлагерях и у жителей домов для престарелых.
— Тогда чего спрашиваешь-то? — спросил я, наливая себе еще немного чая и бросая еще один взгляд на скелеты в снежной стене.
— Так одно дело мертвецов хоронить… но ты то просто сидишь тут напротив скелета, попиваешь чаек и солнечно так улыбаешься.
— А… да это я о своем задумался. О личном.
— О личном в компании мертвецов?
— А почему нет? — я удивленно взглянул на Сергея и приглашающе указал на место рядом с собой — Присаживайся. Чая налью.
— Не — отказался он — Моя очередь снег копать. Я там все тобой накопанное разгреб, стенки поднял, чтобы с боков не задувало порошей. Филимон перекрестился и рычаг в вездеходе дернул — ну чтобы не глохло ничего. Вот ведь шут гороховый… почти сто лет прожил, а смерти все боится… Радист тоже при делах.
— Спасибо — кивнул я, оценив проделанный им объем работы — Черви не появились?
— Ни одного не нашел.
— Хорошо — я успокоено кивнул.
Черви — первый признак опасности. Медведи приходят вслед за червями, зная, что там их может ждать вкусное угощение. И есть у меня пока ничем не доказанная и может совсем глупая теория о том, что все крупные хищники наводятся на цель именно стайными червями, при этом хищникам не обязательно видеть самих червей. Между ними, возможно, существует какая-то иная связь.
Застегнув пуговицы, затянув потуже шарф и вернув на место капюшон, я подтянул к себе рогатину, проверил остальное оружие и снова замер у стены, погрузившись в спокойные полусонные мысли. При этом я знал, что надолго старика не хватит — дело даже не в возрасте, а как раз в тренированности. И я не ошибся. Вытолкнув кучу накопанного снега в пещеру, отдуваясь, он вылез следом и привалился к стене плечом, хватая ртом воздух.
— Так не пойдет — произнес я — Не хапай так воздух. Хочешь свалиться с простудой?
— В моем возрасте считай верная смерть… — просипел старик, утыкаясь ртом в воротник и силясь унять дыхание — Годы уже у меня не те, Охотник. Ой не те…
— Возраст тут не так важен — возразил я, протискиваясь мимо него — Когда последний раз за лопату или копье брался?
— Да, наверное, лет пятьдесят тому назад — рассмеялся он — А тут разве что на похоронах снегом покойника заваливал, так там и остальные помогали. Я этому всегда удивлялся…
— Чужой помощи? — удивленно спросил я уже из темного отнорка.
— Ей самой. В Холле раньше ни в одном деле, ни от кого помощи не допроситься было. А вот как кого снежком навеки прикопать — так все рады по горсти кинуть! Что за люди…
— А я считаю, что так и должно быть — отозвался я, вонзая лопату в плотный снег — Это инвестиция.
— Чего-чего? — пыхтящий Сергей сгреб снег на остатки палатки и с недоумением глянул на меня — Что за слово такое?
— Инвестиция — повторил я — Денежное вложение.
— Только здесь не деньги, а снег в могилку вкладывают.